Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945). Георгий Задорожников

нет, крепкие и отважные севастопольские ребята сократили сроки своего пребывания на этой земле крутыми мужскими занятиями и избежали чертовой войны) рассыпанной сетью двинулись к этим, обещающим покой и спасение местам. В балке, в пойме бывшей реки были обнаружены на склонах холмов приземистые удлиненные отверстия пещер естественного происхождения. Нашли размером побольше, очистили от дерма и разделили участки дислокации. Зашумел примус, запылал костер. Началась готовка незатейливой еды. К закату солнца стали слышны далекие взрывы, вновь заметались по темному небу прожекторы. К томительному страху ожидания бомбежки присоединялись разные дополнительные страшилки. Вот невдалеке прошел огромный черный цыган, ведя под руку молодую цыганку, как бы насильно. Женщина шла как на закланье, бессильно опустив плетьми руки и голову. Вездесущий брат Валентин усмотрел у цыгана за спиной обнаженный нож. Тут же резюмировал, что цыган повел девушку зарезать. Теперь я знаю, что цыгану незачем было вести женщину так далеко, чтобы убить. Мужчины уводят женщин далеко в степь по другим причинам, да и состояние цыганки отражало вовсе не обреченную покорность перед возмездием, а крайнюю степень любовной истомы.

      Кто-то из мужчин пришел с работы и сообщил, что Молотов и Ворошилов на самолете перелетели к немцам, что в городе ловят диверсантов, что на крышах домов работают вражеские радисты-корректировщики для управления налетами авиации. Страх и беспокойство вызывало небывалое обилие саранчи. Степь вблизи колыхалась от постоянно движущейся массы больших темно-коричневых насекомых. На трамвайном полотне раздавленная тварь мешала движению вагонов. Возникали разговоры о нашествии, как о плохом предзнаменовании. Молодой дядя Шура, по кличке «Бемс», заставлял пойманную саранчу «курить». Дрянь, обхватила лапками папиросу и, кажется, в самом деле вдыхала дым, а потом и окочурилась. Было омерзительно и не смешно. Все вокруг давило на маленькую душу слабенького, инфантильного мальчика, нагнетая чувство безысходности. В поздних воспоминаниях все происходившее определялось как полный абсурд.

      Интересно, что через пятьдесят лет на этом месте была построена больница, – проект сортировочного эвакогоспиталя, переделанная потом под детский лечебный центр. Это было советским абсурдом. Как мне пришлось создавать и осваивать на этой базе детское лор-отделение, может быть, расскажу позже. Здесь же только замечу, что из окна моего кабинета были видны те же унылые пещеры. Я их узнал.

      Истощив запасы провизии, и достаточно натерпевшись от первобытного уклада жизни, смерившись со страхом налетов, племя наше двинулось назад в город, по своим, еще стоящим в целости домам. К этому подгоняли и начавшиеся недоразумения, и конфликты, неизбежные в больших разномастных коллективах. Гневливость и недоумение: «Почему эти делают так, а не вот так, а мы привыкли делать вот так и так?!».

      Бомбежки Севастополя то затихали, то возобновлялись. Гудки Морзавода и серены оповещали о приближающемся