Император. Георг Эберс

отечественному яству и не променял бы его на роскошнейший пир.

      Поллукс вышел из-за перегородки и сказал:

      – Через четверть часа я вернусь к вам с завтраком, который превратился в ужин. Утолите пока первый голод хлебом и солью, ибо капустное блюдо моей матери не только насыщает – оно требует, чтобы его вкушали не торопясь.

      – Поклонись госпоже Дориде! – крикнул Адриан вслед ваятелю и, когда Поллукс покинул залу, сказал, обращаясь к Титиану и Понтию:

      – Славный молодой человек! Любопытно посмотреть, что производит он как художник.

      – Так последуй за мной, – отвечал Понтий и повел Адриана за ширмы.

      – Что скажешь ты об этой Урании? Голову музы сделал Папий, а тело и одежду слепил Поллукс собственноручно в несколько дней.

      Император, скрестив руки, остановился против статуи и долго смотрел на нее молча. Затем одобрительно кивнул бородатой головой и сказал серьезно:

      – Глубоко продуманное и с удивительной свободой выполненное произведение. Этого плаща, собранного на груди, нечего было бы стыдиться Фидию. Все величественно, своеобразно и правдиво. Где пользовался молодой художник натурой? Здесь, на Лохиаде?

      – Я не видел у него никакой натурщицы и думаю, что он лепил из головы, – отвечал Понтий.

      – Это невозможно, совершенно невозможно! – вскричал император тоном знатока, уверенного в справедливости своего суждения. – Никакой Пракситель не был бы в состоянии выдумать подобные линии, такие складки! На них нужно смотреть, их нужно было копировать с натуры, формировать под свежим впечатлением. Мы спросим его. А что должно выйти из этой вновь нагроможденной массы глины?

      – Может быть, бюст какой-нибудь женщины из дома Лагидов. Ты увидишь завтра изваянную нашим юным другом голову Береники, которая, по моему мнению, принадлежит к лучшим произведениям скульптуры, когда-либо созданным в Александрии.

      – Неужели этот молодец сведущ в магии? – спросил Адриан. – Изготовить эту Уранию и совершенно законченную женскую голову в несколько дней – это просто невозможно.

      Тогда Понтий объяснил императору, что Поллукс поставил гипсовую голову на имевшийся уже бюст, и, отвечая откровенно на вопросы, рассказал, какие уловки были употреблены для того, чтобы придать запущенному зданию приличный и в своем роде блистательный вид. Он чистосердечно признался, что работы его здесь имели целью устроить все только напоказ, и говорил с Адрианом так, как он говорил бы со всяким другим художником о подобном предмете.

      В то время как император и архитектор горячо разговаривали таким образом, а префект расспрашивал секретаря Флегона о путешествии, в зале муз появился Поллукс со своим отцом.

      Певец нес на блюде дымившееся кушанье, свежее печенье и паштет, который он за несколько часов перед тем принес своей жене со стола Понтия.

      Поллукс прижимал к груди довольно большой, наполненный мареотским вином кувшин с двумя ушками, который он наскоро обвил зелеными усиками плюща.

      Несколько минут спустя