Анфиса в Стране чудес. Наталья Рубанова

уже? – спросила она.

      – Уже, – ответили Анфисе, и она опустила голову.

      – А может, еще рано? – без особого энтузиазма спросила она.

      – Нет, хватит. До тебя вроде уже все дошло, нечего левизну коптить.

      – Ну, допустим, еще не все дошло, – вяло засопротивлялась Анфиса. – Вот если б теперь пожить, зная…

      – Ну, все, – оборвали ее. – Собирайся. На выход с вещами.

      – Но ведь выхода нет, – сказала Анфиса, выкручиваясь. – И я держусь левой стороны. А вещей никогда не было.

      – Да пойми ты, хоть тридцать, хоть триста – не изменится ничего. Ну, какая тебе разница? А мне опять прилетать, – как-то очень ласково забормотал ей чужой внутренний голос. – Давай, давай; вот как только на элементы разложишься, – обхохочешься. Дура, скажешь, была, водку дынную дула. Ты другой источник питания найдешь, темнота! Ликбез тебе бесплатный, опять же…

      Анфиса уперла руки в бока:

      – А вот не пойду и все; что тогда сделаешь, гуру хренов?

      – Ха, реинкарнирую куда-нибудь – в глушь, в Саратов, или еще похлеще – будешь знать. Да мало ли что, – почесал гуру воображаемый затылок.

      Анфиса услышала, как у проходящих мимо подростков заиграло в магнитофоне: «В мои обычные шесть я стала старше на жизнь…»; но не учла присутствия-отсутствия гавани и спросила:

      – А ты знаком с Хренниковым?

      – С последним?

      – Ага.

      – Ну, допустим.

      – А вот отгадай загадку: какую он песню написал, там тоже о восемнадцати ноль-ноль речь идет?

      – Не грузи, Анфиса, – отмахнулся гуру.

      – Имею право. «В шесть часов вечера после войны», понял? Это из фильма.

      – Ну, и..?

      – А то, что можешь меня реинкарнировать в шесть часов после Третьей мировой, а раньше – никак.

      – Коктейлей захотелось? – усмехнулся гуру.

      – Захотелось, – потянулась Анфиса, зевнула и, не прощаясь, направилась насторону, избавившись от всякого страха – к тому же, откуда-то донеслись сплиновские «Коктейли Третьей мировой».

      На стороне было куда приятнее, чем на гнусной лавочке, и Анфиса свернула на улицу Гвоздева: на улице Гвоздева находился неплохой универсам, где продавалась не самая дорогая дынная ноль тридцать три.

      Сделав первый глоток, Анфиса бросила взгляд на огромный старый дуб и, нисколько не думая о Болконском, вздохнула, тряхнув вовсе не золотой, а порядком проржавевшей цепью, прикованной к левому желудочку ее сердца, как стариной: ей сразу стало легко и приятно, однако продолжить воспоминание помешало солнечно-дождливо-нестабильно-безвыходное «Благоприятна стойкость», и Анфиса, распрямив спину, села в 156-й автобус.

      …Она сама не заметила, как уснула и, сделав полный круг и подвергшись штрафу за безбилетный проезд в сумме десяти блеклых рублей, снова оказалась на улице Гвоздева – с тем и вышла.

      Делать было особо нечего; точнее, то, что делать было нужно, делать совершенно не хотелось: