Усвятские шлемоносцы (сборник). Евгений Иванович Носов

тоже, вроде Касьяна, ушел из дома как есть, в одной красной майке. И только Афоня-кузнец был уже прибран, в сатиновой рубахе, запахнутой на все пуговицы, да еще пиджак сверху.

      Мужики, разглядев, кто вошел, оживились, тоже обрадовались:

      – Глянь-ка, еще один залетный!

      – Было б запечье, будут и тараканы, – засмеялся дедушко Селиван. Он был без привычного картуза, и безволосая его головка маячила в дыму, как недозрелая тыковка, какие по осени не берут, оставляют в огородах. – Заходь, заходь, Касьянко!

      Касьян с тем же радостным, облегчающим чувством крепко потискал всем руки.

      – А мы тут… тово… балакаем, – пояснил Селиван. – От баб подальше. А то сичас такой момент, што токмо бабу и слухать, вытье ее. Далече, казал, скакал-то? Гляжу вон, и штаны в репьях.

      – Да… телка искал, – уклонился Касьян от правды. – Забежал куда-то…

      – Найдется! Давай, садись, посидим.

      Касьян охотно присел на поднесенную табуретку и, обежав глазами холостяцкое жилье дедушки Селивана, неметеное, с усохшим цветком на подоконнике, достал и себе кисет с газеткой на курево.

      – Да как бы собаки куда не загнали, – вернулся к прежнему Касьян, чувствуя, что надо что-то говорить, притираться к компании. Все хоть и свои, знакомые до последней метины, до голого пупка, но нынче у каждого такое, что и не знаешь, что поперва сказать.

      – А ну, дай-кось твоего, – потянулся к кисету Никола Зяблов. – Сколь у тебя закуриваю, а никак не раскушу, чего ты туда добавляешь.

      Другие тоже соблазнились табаком, начали отрывать бумажки.

      – А ничего особого и не добавляю, – Касьян польщенно пустил кисет по рукам. – Донничку самую малость.

      – Белого или желтого?

      – Любой сгодится. Но я белый больше люблю. А так ничего другого. Остальное сам по себе лист свое кажет.

      – Лист и у меня самого такой.

      – Такой, да не такой, – сказал Леха Махотин, раскуривая цигарку из Касьянова табака.

      – Ох ты! А какой же? Я ж у него рассаду и брал, у Касьяна.

      – Мало чего – брал.

      – Рассада еще не завод, – трудно выбасил Афоня-кузнец, чисто выбритый, причесанный надвое, как на май. – Я вон нынче взял в Ситном, у свояка, капусты. Понравилась мне его капуста, сладкая. И сажали по уговору в один день, и земля моя не хуже, тоже низко копал, под горкою. Дак у свояка уже завилась, а моя – как занемела.

      – От одних отца-матери и то дети разные, – согласно закивал Селиван. – А уж растенье и вовсе не знать, куда пойдет.

      Мужики перекидывались с одного на другое, все по пустякам, не касаясь того главного, что сорвало их со своих мест, потянуло искать друг друга. Но и пустое Касьяну слушать было приятно: в неухоженной Селивановой избе среди сотоварищей, помеченных одной метой, сделалось ему хорошо и не тягостно, как бывало прежде перед праздником, когда в ожидании стола и чарки никому не хотелось попусту тратиться припасенным разговором, не спешилось ни о чем таком говорить походя, без повода и причины.

      Касьян, однако,