Воин без племени. Анатолий Сорокин

толкового инородца, мы получим врага. Я прошу… Позови принца, Чин-дэ, – произнес император, выдержав паузу, – и останься со мной.

      – Пошлем лучше Чан-чжи, государь. В покоях наследника и среди твоих наложниц меня недолюбливают, – проворчал Чин-дэ.

      Невольная неприязнь мелькнула на лице императора.

      Воевода ее не заметил. Приподнявшись и распахнув одну из дверей, он, утишая рычание сиплого голоса, произнес:

      – Воевода Чан-чжи, к императору наследника-принца!

      «Воевода Чан-чжи… Воевода Чан-чжи… К императору наследника-принца!» – покатилось шепотом по переходам.

      Не шелохнувшись, с бледными лицами, стояли воины-стражи, из укромных убежищ-ниш выглядывали широколицые настороженные монахи, шелестели платья рабынь и наложниц.

      Страстно молилась в укромной каменной нише с факелом, устремив глаза в Небо, одна из юных обитательниц женской части дворца.

* * *

      Дни текли медленно и напряженно.

      В покои один за другим вошли с десяток монахов, по властному жесту воеводы Чин-дэ рассаживались на отдалении от ложа императора и друг друга. Воевода ввел древнего старца, худобой, мелким ростом похожего на лекаря Лин Шу. Но седая борода его была пышней и длинней, белые брови намного шире, усы толще. И был он с крупной проплешиной, пугающе белокож. Монахи шумно и возмущенно заговорили.

      – Так ты продолжаешь твердить, Ольхонский шаман, что нет ни Шамбалы, ни Агарты? – перебил возникшее возмущение император, приподнявшись в нескрываемом любопытстве на локте.

      – Нет подземных миров дьявола, повелитель Китаев, есть владения богов, летающих на колесницах, – негромко и твердо произнес шаман.

      – Что же тогда Вечная жизнь, которую шаманы не отрицают? Или я в заблуждении? – Император хмурился, словно бы зная ответ, и не желал его подтверждения.

      Шаман ответил с прежней твердостью:

      – Свет и сияние! Мир ангелов и Вечная жизнь только на Небе. Они для души, но не для грубого тела.

      – Мракобесие! Мракобесие! – опасаясь громко кричать, возмущались монахи.

      – Как же устроен невидимый мир, куда уходят умершие? Кем я буду – разве мне уходить не в безвестность?

      – Невесомостью. Легкостью духа. Плоть и мирские желания перестанут давить на твой земной разум. Исчезнет потребность.

      – Как эфир, лишь колыхание, я перестану быть всесильным во власти?

      – На Небе ты ощутишь власть, которой всегда поклонялся при жизни. Ты не верил в богов? На Небе власть императоров и царей не нужна, там правят боги.

      – Что скажут монахи? Нужна мне на Небе власть императора?

      Монахи в смущении молчали. Утверждая власть Неба, как высшую субстанцию, которой все должны быть покорны, они опасались сказать прямо, подобно шаману с берегов далекого Байгала, где со времен хуннских народов поклоняются чуждому каменному кресту, что необходимое человеку при жизни, после смерти бессмысленно, ни нужды, ни потребности.