Несущие смерть. Стрелы судьбы. Лев Вершинин

не видевший ласки ни от кого, кроме как от этого сурового, но умеющего быть и нежным деда. Никогда не задающий вопросов об отце, но плачущий, когда заходит речь о матери. Смешной мальчишка, с детства мечтающий быть кифаредом* и не любящий крови. Однажды ему сделалось плохо, когда, забредя на поварню, он случайно увидел, как режут кур к вечерней трапезе…

      Бесценное сокровище, бережно хранимое в самой отдаленной из башен горной Тимфеи, без игр, без сверстников. Сокровище, само не сознающее, скольким взрослым и серьезным людям мешает самим фактом своего существования в этом мире.

      Подумать только!

      Сын Божественного! Пусть и зачатый в насилии, но признанный отцом во всеуслышание! Да еще и прямой отпрыск шахов из рода Ахемена, законный наследник тройной тиары* Востока! При удачном стечении обстоятельств права его на державу отца, причем – всю, без исключений, от македонских гор до берегов Инда, – потянут, пожалуй, покрепче, чем права юного Александра, внука Олимпиады! Тот ведь, если судить по чести, хотя и рожден в браке, заключенном по всем правилам, но Роксана, выносившая его в чреве, – всего только дочь захудалого согдийского сатрапа, ни с какого боку не причастная к сиятельному роду Ахеменидов…

      На вес золота оценит Ираклия Одноглазый. Понятное дело, живого.

      И уже назвал свою цену за мертвого – Кассандр. Подленько свалив решение на плечи Полисперхонта: «поступай, как сочтешь нужным». Но, не забыв добавить: «в известных тебе обстоятельствах…»

      Менее всего нужен сыну Антипатра Ираклий здравый и невредимый. И так уже Кассандра именуют «тюремщиком царя».

      Еще меньше нужен Антипатриду Ираклий в ставке Антигона.

      …Еще глоток вина! Чтобы почти забытый хмель пробил до самых глубин!

      Ах, Ираклий, Ираклий…

      Геракл…

      Ласковый. Добрый. Нежный, словно девушка.

      Он так тоскует в отдаленной башне, так страдает от одиночества и студеных ветров! Но никогда ни одной жалобы не слышал от него Полисперхонт! И даже теперь, почти эфеб, он бежит к воротам, заслышав голос Полисперхонта, и обнимает его крепко-крепко, и гладит седые волосы, и целует в невидящие глаза…

      Почти внук.

      Но только почти.

      В нем не течет кровь тимфейских Карнидов.

      А жаль…

      Яблочное самодельное вино – откуда тут, в горах, взяться другому? – хоть и нещадно разбавленное, сделало свое дело. Тяжкие, недобрые мысли превратились в легкие, шаловливые, вовсе не давящие усталую душу.

      О чем, собственно, думать?

      В чем сомневаться?

      На том берегу Ахерона, куда скоро уже доставит его ладья сумрачного Харона-перевозчика, ему, Полисперхонту, предстоит держать ответ за внуков перед своими сыновьями.

      А Божественный?.. Что ж, если он и вправду сейчас на Олимпе, пусть докажет это хоть раз.

      Если же не пожелает, то какой спрос с Полисперхонта?

      Худые ладони едва прикоснулись одна к другой, хлопок вышел почти неслышным, но этого хватило.

      Тяжкие шаги за дверью. Сопение.

      И густой, чудовищно