Маленький принц (сборник). Антуан де Сент-Экзюпери

лежит не на человеке, а на какой-то безликой силе, и овладеть этой силой можно лишь тогда, когда держишь людей в руках. Будь я всегда справедлив, каждый ночной полет превращался бы в игру со смертью».

      Ривьера вдруг охватила усталость; большого труда стоило ему так неумолимо стоять на своем. Он подумал: «А как хорошо было бы пожалеть людей…»

      Погруженный в свои мысли, он по-прежнему перелистывал бумаги. «…что до Робле, то с сегодняшнего дня он не числится больше в составе нашего персонала».

      Ривьер вспомнил старика Робле, вспомнил вчерашний разговор…

      – Урок. Это будет хороший урок для остальных.

      – Но, мсье!.. Взгляните, мсье!..

      Потрепанный бумажник, в нем – старый газетный лист: молодой Робле сфотографирован рядом с самолетом.

      Ривьер видит, как дрожит в старческих руках наивное свидетельство былой славы…

      – Это было в девятьсот десятом, мсье… Ведь это я собрал первый в Аргентине самолет! Я в авиации с девятьсот десятого года… Двадцать лет, мсье! И как вы только можете говорить… А молодые!.. Они будут смеяться надо мной в цеху… Ох, как они будут смеяться!

      – Это не относится к делу.

      – А мои дети, мсье! У меня дети!..

      – Я вам уже сказал: вы получите место подсобного рабочего.

      – Но мое достоинство, мсье, мое достоинство! Подумайте, мсье, двадцать лет в авиации, старый рабочий – и вдруг…

      – Место подсобного рабочего.

      – Я отказываюсь, мсье, отказываюсь!

      Старческие руки дрожат, и Ривьер старается не смотреть на эти морщинистые, загрубевшие, такие прекрасные руки.

      – Место подсобного рабочего.

      – Нет, мсье, нет… Я хочу вам сказать…

      – Можете идти.

      «Я прогнал с такой жестокостью не его, – думает Ривьер. – Я прогнал зло, за которое он, быть может, и не отвечает, но орудием которого он стал.

      Ибо обстоятельствами надо управлять – и они повинуются, и ты созидаешь. Да и людей созидаешь. Или устраняешь, если они – орудие зла».

      «Я хочу вам сказать…»

      Что хотел сказать ему несчастный старик? Что у него на старости лет отнимают единственную радость? Что ему дорог самый стук инструментов по металлу самолета? Что его жизнь лишается великой поэзии? И потом… что нужно как-то жить?

      «Я очень устал, – думал Ривьер. В нем поднимался какой-то ласковый жар. Он постучал по бумаге, подумал: – Я так любил лицо этого старого товарища…» И снова увидел руки старика, снова вспомнил, как они слабо вздрогнули, словно их пальцы хотели крепко сплестись. Достаточно было сказать: «Ну ладно, ладно, оставайтесь», – и по старым рукам пробежала бы волна радости, грезил Ривьер, и эта радость, о которой сказало бы не лицо, сказали бы старые рабочие руки, – эта радость была бы для Ривьера самой прекрасной радостью в мире. «Разорвать бумагу?..» Семья старика, его возвращение вечером домой – и скромная гордость:

      – Так, значит, тебя оставляют?

      – Еще бы! Еще бы! Ведь это я собрал первый в Аргентине самолет!

      И молодежь в цеху не будет больше смеяться, и к старику опять будут относиться с уважением…

      «Разорвать?»

      Позвонил