Сын зари. Дмитрий Казаков

нечто подобное, едва закончив университет и подрабатывая спичрайтером сразу у двух охотников до депутатского кресла. Избитые фразы, общие места, банальности, пересыпанные бесконечными «вот так-то», и все только для того, чтобы оболванить тех, кто вынужден слушать.

      Интересно было лишь то, что говорить Дериев не умел, хотя пыжился изо всех сил.

      Он сотрясал воздух фразами, рубил его ладонью, свирепо нагибал голову, и напоминал барана, увидевшего новые ворота.

      – Так что терпите и работайте, – сказал он в завершение. – А теперь – разойтись.

      Новый взмах руки, и бригадиры повели подопечных в стороны.

      – И к чему это было? – задумчиво протянул Аркадий Петрович, когда стало ясно, что запрет на разговоры перестал действовать. – Неужели он верит, что от его речей кому-то будет легче?

      – Любая власть нуждается в манифестациях, в том, чтобы порождать веру в себя, – сказал Кирилл. – Одного насилия мало, чтобы удержать народ в подчинении, нужны еще слова, и пусть небольшой и нечасто пускаемый в ход, но все же сладкий пряник…

      – А к бабам так и не пустили, – грустно сказал Саша.

      На ужин к еде им выдали по бутылке водки на двоих – вроде бы немного, но захмелевших после такой дозы оказалось достаточно. Кое-кто принялся петь, начались разговоры типа «Ты меня уважаешь?», и, наконец, охране пришлось вмешаться, чтобы предотвратить драку.

      Кирилл лишь отхлебнул спиртного, прочее отдал товарищам по десятку, и оказался одним из немногих, кто следующим утром встал без похмелья. Но это его вовсе не обрадовало, как и то, что на этот раз не увидел никаких кошмаров – вновь заснул мгновенно, и не смог понаблюдать за охранниками, а ведь собирался…

      – Что они нам дали такое? – Саша морщился и ощупывал перекошенную физиономию. – Раньше я бутылку в одно жало, и ничего, а тут какие-то жалкие триста грамм, и башка раскалывается…

      – А меня сейчас вырвет, – слабым голосом сообщил Аркадий Петрович.

      Кирилл подумал, что водка, неведомо сколько лет проведшая в бутылках, хоть и не испортилась, и не потеряла крепость, могла стать ядовитой, но говорить ничего не стал. От слов никому лучше не станет, а самому умному могут и в бубен настучать – эту истину он постиг еще в детском доме.

      Завтрак одолели считанные единицы, но тушенку попрятали – похмелье является и исчезает, а есть хочется каждый день.

      Работали довольно вяло, но бригадир почти не орал и не раздавал зуботычин – то ли понимал, что подгонять людей, находящихся в таком состоянии, бесполезно, то ли сам вчера перебрал и был не в форме.

      В «обеденный» перерыв привели новенького – долговязого и белобрысого, с клочковатой бородкой цвета спелой ржи.

      – Э, привет… – сказал он, когда сопровождавший его охранник ушел.

      – Привет, – отозвался Сашка. – Ты откуда будешь?

      – Из Печер я, – ответил белобрысый, ошеломленно моргая. – Егором зовут…