Alter Ego. Другое я. Дмитрий Сенницкий

окно – это моя заболевшая душа раскрывала свои ставни, сквозь которые сочился жалостливый свет. Я медленно приподнялся и принялся заполнять пустоту, зарывая в себе свет, рвавшийся наружу к мертвому солнцу. Выпив водки, я налил себе еще, я пил ее с безудержной силой, заглушая боль, убивая в себе память и слабый силуэт сомнения. Чем больше я пил, тем быстрее мне все становилось безразличней. Грусть, усталость и воспоминания одолевали потрепанное сознание, обжигали, оставляя красные следы потертости от петли на шее.

      Раздевшись до трусов, я достал из шкафа кожаный ремень от брюк и аккуратно приладил его себе на шею. Расхаживая по комнате с гладким галстуком и заливая зудящую рану, я отбрасывал от себя страшные мысли.

      Я подошел к зеркалу полюбоваться своей эксцентричной красотой, то затягивая, то ослабляя удавку. Мое отвращение ко всему пересилило рассудок, стрелка зашкалила – ты на грани. Я чувствовал себя безответственным младенцем, освободившимся от суеты чужой судьбы, страха жизни и мучений одиночества. Мне хотелось, чтобы огромная, тягостная сила исчезла, ушла прочь. Все решено.

      В отражении зеркала я увидел отвратительное, морщинистое лицо старика, смотрящего пустыми глазами, c истощавшими скулами и дрожащими губами, которые хотели, но не могли ничего сказать. Серая лысая голова с худым лицом человека, человека, за всю жизнь не сделавшего ничего, никакого блага, печальный образ ничейной жизни. Я сдавил зажим так сильно, что вены на моей шее и висках вздулись, как поспевшие гороховые стручки, оставалось только зацепить конец ремня за что-нибудь крепкое и поддаться удушающей силе освобождения. Что, собственно, я и сделал. Не ощущая горечи, я выпил еще и прочно закрепил пряжку ремня за проходящую вверху небольшого диаметра трубу в ванной комнате. Кольца сблизились, застучали, шторки с хрустом съежились. Дернулся в сторону. Мои ноги ослабли и подкосились…

      Я увидел своего умершего отца, который так полностью и не сблизился со мной, какой-то едкий дым мешал ему объединить наши родственные души, навсегда оторванные друг от друга. В то беззаботное детское время, мне шесть или семь лет, когда мы с папой прятались от проливного дождя под густой кроной высокой ели, прижавшись к стволу дерева, он говорил со мной с заботливой добротой в голосе. Я прижался к отцу, пахнущему сырой соломой и сосновыми ветками, мне было так тепло и хорошо. Я не хотел, чтобы дождь останавливался. Вот так стоять, притиснувшись к папе и ощущать неподдельную опеку его и любовь. Дождь стих. Мы шли к дому, обходя лужи и размытую водой грязь, отец держал меня за руку и смотрел на мое мокрое лицо. Прогремел гром, но я не боялся грома, мне тогда ничего не было страшно, потому что рядом со мной был он.