Туанетт. Том 2. Владимир Сериков

сам вместе со своей молодухой взвалил на матушку всю тяжёлую работу. Ей бы на печи лежать и калачи с кашей есть, а она в семьдесят лет, шатаясь, работает за двоих. Совести у них ни грана нет. Староста мне говорит, что постращать его надо, а это значит: выпороть на конюшне. Беда ещё в том, что он все деньги прогуливает в кабаках и от работы отлынивает. А мать голодная сидит!

      – Но ты, Леон, дал бы ей немного денег, – посоветовала тётенька.

      – Я, разумеется, дал три рубля, но боюсь, что сынок отнимет. А главное, когда я стал говорить ему о том, что мать уважать надо, он кивал мне, но по глазам вижу, что он не собирается менять свой образ жизни. Понимаете ли вы психологию крестьян и их жизни? Я совсем не понимаю.

      Лев сидел такой понурый и, кажется, совсем забыл о еде.

      – Верите, Туанетт, я поставил для себя огромную задачу самообразования, а сумел выполнить её меньше чем наполовину. Видимо, брат Сергей прав в том, что я пустяшный малый!

      – Не говори, Леон, ерунды. Ты ещё молод, и не всё сразу получается! Ты же не сидишь сложа руки, а трудишься. Я верю, что всё у тебя получится!

      Пожалуй, эти полтора года были для Ёргольской относительно спокойными и радостными. Большую часть времени она проводит в Ясной и знает, что у Маши уже двое детей. Николай в армии на Кавказе. Митя в своём имении Щербачёвке или в Москве. Серёжа нигде не служил и свою красавицу цыганку Машу не оставил, но и особо не распространялся о ней. А Леон продолжал хозяйствовать у себя в имении. Иногда Лев показывал Туанетт дневник, в котором строил грандиозные планы самоусовершенствования, и очень сокрушался, что много намеченного не сумел осуществить.

      Постоянно занимаясь музыкой, он просил её сесть вместе с ним за инструмент, и они играли в четыре руки. Лёва сильно переживал, если сбивался с такта, стремился отработать досконально каждую музыкальную пьесу. Изучая юридические науки, он сажал её рядом с собой, читал тот или иной параграф, объяснял ей, что многие законы не поймёшь для кого написаны.

      – Но писали учёные люди! – возражала она.

      – Написать всё что хотите можно, но всегда необходимо учитывать обстоятельство и время, в которое живёшь, а получается, как говорят: что написано пером – не вырубишь топором. А вырубать необходимо, ибо жизнь не стоит на месте!

      Она как никто другой видела его мятущуюся натуру. «Он же ещё мальчишка!» – рассуждала она сама с собой, увидев, как он купается в пруду вместе с крестьянскими ребятишками и подзуживает их: «Кто сумеет нырнуть на глубину и достать комок грязи?» При этом не просто поддразнивает их, а сам ныряет и, радостный, выныривая, показывает им комок грязи. Или затеет с ними играть в городки и тут же сам сбивает построенную пирамиду. Потом что-то рассказывает им, а те внимательно слушают молодого «граха», как они его величают, и от души вместе с ним смеются.

      А какой азарт его охватывает на охоте. Поспорил с егерем, что он первый выстрелил в зайца, а егерь заупрямился и говорит: «Ваше сиятельство, как вы могли первый выстрелить, когда заяц прямо на меня выскочил и ваш выстрел был второй?» Поспорили! И егерь воочию показал