Хозяйка старой пасеки. Наталья Шнейдер

p>

      Щеку обожгла пощечина. Я подскочила в кровати, проглатывая ругательство.

      – Нашатырку вы сами выпили, что ли?

      Успела заметить движение, на автопилоте перехватила летящую к моему лицу руку. И замерла, ошалело хлопая глазами.

      На меня, точно так же ошалело, смотрела никакая не медсестра и не санитарка, а женщина в застиранном и потерявшем цвет платье, будто добытом из костюмерной фильма про восемнадцатый век. Сама женщина выглядела чуть моложе платья – где-то на полтинник, если допустить, что чепец с кружевами и поджатые гузкой губы накинули ей лет пять.

      А рука, которой я остановила еще одну пощечину, была явно не моей. Ни намека на маникюр, пара заусенцев и обломанные ногти. Четкая граница между загорелой кистью и белой кожей за узким, раза в полтора тоньше моего запястьем – похоже, от длинного рукава. Эти руки занимались грязной работой и не знали, что такое домашние перчатки.

      Я вылетела из кровати, заметалась в поисках зеркала. Через пару секунд опомнилась: судя по интерьеру этой каморки, зеркало искать бессмысленно. Во всех отношениях: во-первых, ему неоткуда взяться в комнате, где половицы скрипят от каждого шага, по ногам немилосердно дует, а чем обиты или покрыты стены, и вовсе не различишь в жалком пламени одной свечи. Во-вторых, я, очевидно, не я.

      Кажется, я не просто отключилась, надышавшись дымом, а отправилась прямиком на тот свет.

      Эта мысль оглушила, я застыла, пытаясь припомнить. Дым, кашель рвет легкие, я на четвереньках подпихиваю под попу соседскую Василису, та волочит за собой трехлетнюю сестру – малышка перепугана так, что даже не брыкается. На полу дыма меньше, но у входной двери все же приходится встать, чтобы открыть замок – тут меня и накрывает, я вываливаюсь в подъезд вместе с дверью. «Глафира Ивановна!», а дальше – тишина. Надеюсь, девчонкам хватило ума не возиться со мной, а выйти в открытую дверь и сбежать по лестнице, чтобы все было не зря.

      – Глафира Андреевна. – Дама с гузкой, похоже, опомнилась, яда в голосе было столько, что я поежилась. – Барышня, не соизволите ли вы одеться и спуститься на кухню?

      – Чего? – отмерла я. Переступила окоченевшими ногами.

      – Шевелись, корова ленивая! – рявкнула она. – Тетка твоя проснется, кофий к ней сам прискачет?! И готовить я одна должна?

      Она хлестнула меня какой-то тряпкой, я машинально увернулась. Растерянность сменила злость. Не знаю, кто я сейчас и кто эта женщина, но я даже с отпетыми двоечниками так не разговариваю. И с собой так обходиться не позволю.

      – Рот закрой, – негромко проговорила я. – Если не хочешь, чтобы я тебе его с мылом вымыла.

      Кухарка, или кто там она, замерла, хлопая глазами. Отмерла.

      – Чи-и-иво?

      Она снова замахнулась тряпкой. Я поймала ее, дернула на себя. Тетка потеряла равновесие, взвизгнула. Пользуясь ее замешательством, я вытолкнула скандалистку в дверь, благо до той было три шага. Захлопнула ее. Крючка или какой-нибудь защелки изнутри было не предусмотрено. Быстро оглядевшись, я подхватила метлу, засунула ее в дверную ручку, заблокировав дверь.

      Снаружи донеслись ругательства. Я покачала головой – пожалуй, рот с мылом этой даме придется вымыть еще не один раз. Встряхнула оставшуюся у меня в руках тряпку. Это было платье, такое же древнее, как и на горластой бабе, только еще и обтрепанное по подолу, и залатанное. Я огляделась еще раз, но больше ничего похожего на одежду не обнаружила.

      В какую-то золушку попала, честное слово.

      «Хорошо, что Шарик умер, – пришла в голову нелепая мысль. – А то как бы он без меня».

      На глаза навернулись слезы. Я проморгалась, взобралась на кровать, пока не окоченела окончательно. Надо подумать. Надо очень хорошо подумать.

      Тетка за дверью продолжала материться, но мне это не мешало – как не мешал шум из коридора на переменах. Даже успокаивало немного.

      Итак, я умерла, но не совсем. По крайней мере, сейчас я чувствовала себя подозрительно живой, у покойников голова определенно не раскалывается.

      Я соскочила с кровати, подбежав к окну, дернула заклеенную обрывками ткани форточку. Стало еще холоднее – кажется, печку вечером топили только для проформы – но в голове просветлело. А еще лучше будет, когда умоюсь. На табуретке рядом с кроватью – впрочем, в этой каморке все было «рядом» стоял медный таз и кувшин с водой. Вода оказалась ледяной, и шерстяные чулки, которые нашла на спинке кровати я натягивала, стуча зубами. Дурацкие завязки под коленом радости не прибавили. Гребень, он же заколка, обнаружился на подоконнике. Волосы мне достались прекрасные, коса толщиной в руку, но они окончательно испортили мне настроение – возись с этакой красотой. Жаль, под рукой нет ножниц – отхватила бы, и никаких забот. Все равно голову чепцом покрывать.

      Что дальше? Наверное, спуститься в кухню, попробовать как-то столковаться с горластой бабой – при этой мысли все внутри передернуло – и приступить к своим обязанностям. Деваться-то пока все равно некуда. Пообживусь, поосмотрюсь, а там решу, что дальше.

      Я мысленно поежилась, представляя выход на