Ключ к забытым снам. Бавиал

Бавиала, отделившись от земли, заговорила голосом, в котором сплелись шёпоты всех, кого он когда-либо знал:

      – Они идут за своим. За тем, что ты унёс, даже не зная.

      – Что я унёс? – взмолился принц, чувствуя, как холод проникает в грудь, будто сердце заменили комом снега.

      – Время, – ответила тень. Её контуры мерцали, как пламя на ветру, обнажая внутри рёбра из тенёт. – Ты взял его у них, когда переступил порог. Но ты не виноват. Так работает эта дверь.

      Ключик на шее Бавиала дрогнул, и принц вдруг осознал: Страж спрашивал о Боге не случайно. Камень, лишённый жизни, стал зеркалом его собственных сомнений. «Если Творец есть – почему он позволил мне стать дверью для чужих страданий? А если нет – то чья рука высекла эти звёзды под ногами?»

      Ветер донёс запах тления – не из леса, а от него самого. Его плащ, некогда алый, выцвел до серости, а узор на поясе, вырезанный из коры, теперь напоминал паутину. Даже дыхание (если оно ещё было) оставляло в воздухе иней, словно лёгкие наполнились зимой.

      Тени молча тянули к нему руки, и Бавиал понял: они ждут, что он – дверь без замка – станет для них ответом. Но как дать то, чего нет даже у него самого?

      Ключик на груди Бавиала вспыхнул так ярко, что осветил то, что он не хотел видеть: у каждой тени на шее висел такой же медный ключик, но их – ржавые, обмотанные колючей проволокой. Некоторые ключи проросли в тела, как корни, другие были покрыты плесенью, словно пролежали в сырой земле века. На одном, совсем чёрном от времени, Бавиал разглядел гравировку – крошечную корону, как у него. Его корону. Ту, что исчезла из дворца в день, когда он… Нет, он не смел вспоминать.

      – Почему? – его голос дрогнул, став похожим на шелест высохших листьев под ногами.

      – Потому что они искали место, – отозвалось эхо Стража, в котором теперь угадывались голоса тех, кто задавал этот вопрос раньше. – А не причину.

      Лес вдруг наполнился звоном колоколов – тех самых, что звали домой. Но теперь Бавиал понял: это не колокола. Это плач. Плач тех, кто осознал, что их жизнь была вопросом, на который они так и не нашли ответа. Звук проникал в кости, заставляя вспомнить то, чего не должно быть в памяти. Девушка из кухни, чьи руки теперь были прозрачны до локтей, протянула к нему ладонь – на ней лежал яблочный пирог, превратившийся в прах.

      Он побежал, не разбирая пути, а тени следовали за ним, словно привязанные невидимой нитью. Серебряная трава под ногами впивалась в кожу осколками, оставляя раны, которые не кровоточили, а лишь светились синевой, как гнилушки в ночи. Воздух гудел молитвами на мёртвых языках, а деревья… деревья шептали его имя. Не то, что ему дали при рождении, а другое – забытое, будто вырванное из летописей.

      И только ключик, горячий как уголёк, напоминал: «Ты – дверь. Но чтобы пройти, нужно перестать бояться того, что увидишь по ту сторону».

      А страх, как оказалось, был единственным, что ещё связывало его с миром, где яблочный пирог имел «важное государственное значение». Миром, которого,