Усадьба вурдалака. Валентина Зайцева

щёки алеют, снег посыпает её белыми крапинками. Она разворачивается, открыв рот, ловя снежинки, как ребёнок.

      – Фотографирую. А что ещё?

      Я смотрю на замёрзшее озеро, где солнце отражается от льда, как в зеркале. Красиво, но её улыбка, ветер в её волосах – это захватывает дух.

      Хватит!

      – Возвращайся в машину, пока не простудилась.

      Она смеётся, затем дуется, как озорной мальчишка. Я иду открыть дверцу, но слышу шлепок по затылку. Снег осыпает плечи. Мои ноги несут меня к ней быстрее, чем мозг успевает осознать.

      – Больше так не делай, – говорю я, не зная, как реагировать.

      – Не знаю, Владимир. Тебе нужно остыть, – она широко улыбается, наклоняясь за новым комом снега.

      Она хохочет, убегая со снежком. Поворачивается, бросает – попадает в грудь.

      – Предупреждаю, – говорю я, но она хихикает, тянясь за снегом. – Аделина, не надо.

      Она посылает воздушный поцелуй. Я шагаю к ней, она отпрыгивает, смеясь. Снег падает из её рук, и мои губы дёргаются.

      Невероятно. От другого это означало бы смерть, но от неё… восхитительно. Что с этой девушкой?

      – Поиграешь или струсишь? – её щёки розовеют от ветра, зелёные глаза горят.

      Поиграть. Хорошая идея.

      Моё молчание она принимает за согласие и бросает снежок, промахиваясь.

      Ошибка. В следующий миг она в моих объятиях, её сладкий аромат заполняет ноздри. Она взвизгивает, но её тело теплеет. Лёгкий запах возбуждения опьяняет. Она восхитительна. Мои руки дрожат от жажды. Она задыхается, и я прижимаюсь к её губам.

      Её пальцы тянут мою рубашку. Язык сплетается с моим, я наклоняю её голову, углубляя поцелуй. Её вкус невероятен.

      Я напоминаю себе, что она человек, гостья, но её стоны сводят с ума. Я теряю контроль, отступаю, стиснув челюсти, видя, как она тянется за мной. Сердце колотится, она дрожит. Её потребность осязаема. Я засовываю руки в карманы, чтобы не схватить её снова. Что я творю? В снегу, не меньше?

      Я облизываю губы, пробуя её вкус. Не хочу, чтобы она заболела или чтобы я набросился на неё, как зверь. Люди хрупки.

      Она моргает, будто очнувшись, и ухмыляется. Румянец заливает щёки, я хмурюсь.

      – Не возражаешь, если я тебя сфотографирую?

      Я ждал, что она отругает меня за поцелуй, а она просит фото.

      – Возражаю.

      Её улыбка гаснет.

      – Почему?

      Мой рот кривится. Я скорее сражусь с армией, чем позволю себя сфотографировать.

      – Пожалуйста? – она дуется, и я понимаю, что не могу отказать. Её грусть заставляет хотеть прижать её к груди. Что она со мной делает?

      Солнцезащитный спрей Лешего жжёт кожу, проникая под плоть, как огонь. С каждым ударом её сердца я чувствую её кровь, но её волнуют только фото.

      – Ладно, – бурчу я. Камеры больше не из серебра, вреда нет. Может, это отвлечёт её от зеркал усадьбы. Чёрт.

      Я стою, скрестив руки, скучая, пока вспышка мигает, желая утащить её в машину, пока не укусил.

      – Хватит, – хватаю её за руку и веду к машине, пока она смотрит в телефон.

      – Боже, снимки шикарные! Спасибо за сегодня!

      Её