Менеджер. Юрий Николаев

и чаще злился, что сын не может оторваться от «мамкиной юбки», что не заводит себе семью, ну или, как минимум, не уходит жить самостоятельной жизнью. Волны его аргументов разбивались о скалистый берег мировоззрения Людмилы. Мать вцепилась в сына мёртвой хваткой, будто без него она сразу прекратит существование на этом свете.

      Людмила не представляла свою жизнь в одиночестве. После ухода Георгия всех мужиков она стала считать подонками и устраивать личную жизнь не собиралась. Её «личной жизнью» стал сын. Людмила находила в нём сразу и мужа, и ребёнка, реализуя свою женскую миссию сполна. Полная опека и забота переплеталось с тотальным контролем.

      Какое-то время Костю это устраивало. Он просыпался под запах сырников или блинчиков, с работы приходил в уютную квартиру и садился за стол, на котором снова стояло что-то по-домашнему вкусное. Вещи его всегда были выстираны, выглажены и сложены аккуратной стопкой в комод. Его жилое пространство сияло чистотой и благоухало свежими амбре.

      Константин, совсем как отец в далёком детстве, ковыряя вилкой в тарелке, рассказывал матери последние новости с работы. Кого-то поругивал, кого-то одобрял. Мать сидела напротив и, классически подперев кулачком голову, внимательно слушала, морщась, когда ей что-то не нравилось и улыбаясь, если ей это импонировало.

      Когда Константину стукнуло тридцать, он всё больше и больше стал задумываться о семье. Своей семье. Представлял юную жену, суетящуюся у плиты. Но когда в его воображении его юная жена оборачивалась – у неё, странным образом, почему-то оказывалось лицо матери. Дети вообще не представлялись. Возможно потому, что Костик рядом с матерью ещё сам чувствовал себя ребёнком.

      Иногда он, украдкой, по долгу службы, общаясь с какой-нибудь весьма привлекательной особой, представлял её в роли своей второй половины. Выходило не очень: Костя сразу начинал смущаться, заикаться и злиться на себя за своё стеснение.

      В молодости, Константин, идеализируя свои отношения, мечтал о чистой непорочной девушке. «Не шастающей по клубам», некурящей и непьющей. Как он сам.

      После тридцати он уже думал о любой девушке, только бы она была ещё не обременена детьми.

      К сорока годам Константин стал мечтать «хоть бы о ком-нибудь» и ненавидеть свою мать.

      Размышляя, он пришёл к выводу, что именно она не дала ему возможности завести семью. «Все они шалавы!», – говорила Людмила, перехватывая взгляд сына в сторону какой-нибудь дамы. «Проститутки!», «Шлюхи!», «Гулящие!», – это всё, что слышал от матери Костик.

      После сорока лет, он стал понимать, что мать просто находится во власти своей эгоистичной ревности. Она не хочет отдавать сына в руки другой женщины…

      А Георгий однажды позвонил начальнику Константина. Они были немного знакомы, но последние годы нигде не пересекались.

      – Алё, Петрович, здаров, это Георгий! Помнишь меня?

      – А, Георгий, приветствую, рад тебя слышать, дружище! Какими судьбами?!..

      – Слушай, Петрович, дело у меня к тебе… ты как, вообще, тебе говорить удобно?

      – Ну говори, говори, – Петровичу