Одержимые землёй. Алексей Хромов

10

      Скомканная салфетка с жутким планом в кармане пижамы казалась Лили куском раскаленного угля, прожигающим ткань и кожу. Она вернулась в свою комнату, но о сне не могло быть и речи. Образы тесных подземных комнат, помеченных их инициалами, как метки на скотобойне, стрелка, безжалостно указывающая «глубже» в неизвестность, смешивались в её воспаленном мозгу с воспоминаниями о холодном, пустом взгляде отца, о кассовом чеке на пистолет и двести патронов, о его искаженном голосе, равнодушно шепчущем в темноте о «милосердии» и «чистоте». Каждая мельчайшая деталь, каждое оброненное слово, каждый увиденный знак теперь складывались в единую, цельную мозаику неотвратимого, надвигающегося ужаса.

      В этом доме, который когда-то был для неё нерушимым синонимом безопасности, уюта и безусловной любви, теперь царил мертвый язык тотального распада. Все слова, на которых держался их маленький семейный мир, стремительно теряли свое прежнее значение, выворачивались наизнанку, как грязная перчатка, превращались в свою чудовищную противоположность.

      «Любовь», которую Майкл когда-то так щедро проявлял к Эмили и Лили – теплыми, крепкими объятиями по утрам, продуманными подарками на дни рождения, уютными совместными вечерами у телевизора – теперь стала лишь далеким, блеклым воспоминанием, почти стершимся призраком из другой жизни. На её месте зияла бездонная пустота его остекленевших глаз, могильный холод его случайных прикосновений, его фанатичная одержимость идеей «спасения», которая была во сто крат страшнее любой открытой ненависти. Любовь превратилась в предлог для тотального контроля, для изоляции, для принудительного заточения, для чего-то еще более ужасного и непроизносимого.

      «Семья» – это простое, теплое слово звучало теперь как злая, издевательская насмешка. Они больше не были семьей в прежнем, человеческом смысле этого слова. Они были всего лишь тремя абсолютно изолированными, напуганными единицами, запертыми по воле злого рока в одном физическом пространстве, связанными не душевной близостью, а общим страхом и взаимным подозрением. Отец превратился в потенциального тюремщика и палача, мать – в беспомощную заложницу, прикованную к креслу, а она, Лили – в невольного, парализованного ужасом свидетеля, отчаянно пытающегося разгадать дьявольский план своего мучителя и найти способ спастись. Семья стала лишь обманчивым фасадом, хрупкой, потрескавшейся оболочкой, скрывающей под собой только гниение, распад и предчувствие скорой кровавой развязки.

      «Забота», которую Майкл якобы проявлял к ним, так усердно готовя им подземное «спасение», оборачивалась своей самой страшной, кошмарной стороной. Это была не искренняя забота о их жизни и благополучии, а лишь холодная, расчетливая забота о неукоснительной реализации его собственного безумного, кровавого плана. Его «забота» теперь означала полное лишение свободы, вечную изоляцию от мира, слепое подчинение его искаженной воле. Его «забота» отчетливо пахла