Нищий, вор. Ирвин Шоу

садиться за руль.

      Он сконфуженно наклонил голову. Наверное, сейчас она с презрением думает об американцах: вот приезжают во Францию, а сами напиваются так, что не в состоянии править машиной. И вообще ни на что не годятся.

      – Я, собственно, не пью, – сказал он виновато. – Просто у меня был трудный день.

      – Наши дороги опасны, особенно в темноте, – предупредила она.

      – Особенно в темноте, – согласился он.

      – Может, вы поедете со мной? – спросила она.

      «Наконец-то», – подумал он. Как человек деловой, он должен был бы спросить ее, во сколько это ему обойдется, но после дружеской беседы за вином и коньяком подобный вопрос прозвучал бы неуместно. Еще успеется. И сколько бы ни стоило, он, в конце концов, может позволить себе провести ночь с европейской куртизанкой. Он был доволен, что припомнил такое слово – «куртизанка». И вдруг в голове у него прояснилось.

      – Volontiers[10], – сказал он на ее языке, желая доказать, что владеет собой. И, громко позвав официанта: «Garҫon!» – вынул из кармана бумажник. Бумажник он держал так, чтобы ей не было видно, сколько в нем денег. В подобных ситуациях, о которых он знал только понаслышке, следует быть осторожным.

      Подошел официант и по-французски сказал, сколько с него причитается. Рудольф не понял и, смутившись, обратился к женщине:

      – Что он сказал?

      – Двести пятнадцать франков, – ответила она.

      Он вынул из бумажника три купюры по сто франков и отмахнулся от слабых попыток официанта дать ему сдачу.

      – Не надо давать на чай так много, – шепнула она, выводя его из ресторана.

      – Американцы благородны и щедры.

      Она засмеялась и прижалась к нему. Показалось такси, и он залюбовался грацией, с какою она подняла руку, стройностью ее ног, мягкой линией груди.

      Ехали они недолго. Она держала его за руку – больше ничего. В такси пахло духами, мускусом, еле уловимо – цветами. Машина остановилась перед невысоким многоквартирным домом на темной улице. Она расплатилась с шофером, потом снова взяла Рудольфа за руку и повела в дом. Они поднялись на один марш. Она отперла дверь, впустила его в темную прихожую, потом в комнату и щелкнула выключателем. Его поразила величина комнаты и вкус, с каким она обставлена, хотя при свете затененной абажуром лампы он мог разглядеть далеко не все. «У этой женщины, наверное, щедрая клиентура, – подумал он, – арабы, итальянские промышленники, немецкие стальные бароны».

      – А теперь… – начала она, но в эту секунду зазвонил телефон.

      «Она не лгала, – подумал он, – ей действительно должны были звонить». Она медлила, словно не решаясь поднять трубку.

      – Будьте добры… – Она показала на дверь. – Я хотела бы остаться одна.

      – Разумеется.

      Он вышел в соседнюю комнату, закрыл за собой дверь и зажег свет. Это была небольшая спальня с двуспальной кроватью, уже разобранной. Из-за двери доносился ее голос. Ему показалось, что она сердится на своего собеседника, хотя слов он не различал. Он задумчиво посмотрел на большую кровать. Последняя возможность уйти. «Плевать», –

10

Охотно (фр.).