Трещина в «Пятничном слоне». Алексей Хромов

чертежами, пустыми кофейными чашками и переполненными пепельницами. Все было покрыто тем же слоем пыли, но под ним угадывался недавний беспорядок. Следы лихорадочной деятельности. Следы борьбы. С чем? С реальностью? С самим собой? С тем, что лезло из трещины? Я подошел к окну. Оно выходило на обрыв. Стекло было грязным, но сквозь него виднелась бездонная чернота. Стоять здесь, в этом доме на краю пропасти, было все равно что стоять на палубе корабля, затерянного в космосе. Ощущение изоляции, оторванности от мира было почти абсолютным. Идеальное место для того, чтобы сойти с ума. Или для того, чтобы попытаться прорваться в другое измерение. Октав выбрал это место не случайно. Это была его обсерватория. Его лаборатория. Его алтарь на краю карты. И мы пришли сюда, ведомые невидимыми нитями, чтобы найти ответы. Но что, если дом не хотел отвечать? Что, если он хотел задавать свои собственные вопросы? Я почувствовал, как по спине снова пробежал холодок, не связанный с температурой в помещении. Дом наблюдал за нами. Архитектура отсутствия Октава была живой.

      Часть 3.2: Письма из Другой Памяти

      Пока я осматривал главную комнату, борясь с нарастающим чувством тревоги и ощущением невидимого присутствия, Кори методично исследовала остальные помещения дома. Их было немного: крошечная спальня с узкой кроватью, застеленной пыльным одеялом, ванная комната с ржавыми подтеками на раковине и кухня, которая, казалось, не использовалась по прямому назначению уже очень давно. Плита была холодной, в раковине не было посуды, лишь несколько пустых консервных банок стояли на полке. Октав, видимо, питался чем-то иным – идеями, кофе и никотином. Именно на кухне, в одном из настенных шкафчиков, заставленном банками с давно засохшими специями и пакетиками с плесневелым чаем, Кори и нашла их. Письма. Вернее, не совсем письма. Это была толстая пачка листов, вырванных из блокнота, исписанных мелким, убористым почерком Октава и перевязанных выцветшей бечевкой. Они были спрятаны за банкой с окаменевшим растворимым кофе, словно Октав хотел их скрыть, но не уничтожить. Кори принесла пачку в главную комнату, положила на заваленный бумагами стол. Пыль взметнулась от ее движения. Бечевка была завязана сложным узлом, похожим на те, что используют моряки. Или на символ бесконечности. Кори посмотрела на пачку с каким-то странным выражением. Не просто любопытство или ожидание. В ее взгляде была смесь страха и… предвкушения боли? Словно она знала или догадывалась, что содержится в этих листах, и боялась прикоснуться к старой ране.

      – Это… это, наверное, его дневник, – сказала она тихо. – О том времени. Когда мы были… там.

      «Там». Западное побережье. Лето любви, наркотиков и свободы, обернувшееся кровавым кошмаром. Я помнил ее редкие, обрывочные рассказы. И помнил, как эта тема всегда была для нее болезненной, запретной. Октав, видимо, решил записать это. Зачем? Чтобы разобраться? Чтобы исповедаться? Или для чего-то еще? Кори дрожащими пальцами развязала узел. Бечевка соскользнула, и верхний