Дом смерти. Билли О'Кэллахан

галереи. Однако больше всего мне нравилось просто с ней разговаривать. Мы всегда чувствовали себя друг с другом легко и непринужденно, и, оглядываясь назад, я могу сказать, что в наших взаимоотношениях и тогда явно ощущался намек на нечто большее. Но в долгом бездействии виноват только я сам. Это я сохранял между нами дистанцию. За моими плечами были отношения, ничего серьезного, но тем не менее они оставили в моем сердце отметины, и, наверное, я боялся выставить себя дураком и разрушить прекрасное чувство, которое потенциально могло между нами возникнуть.

* * *

      Когда работа становится центром вашей жизни, весь мир начинает подчиняться заведенному вами порядку, и выйти из этих рамок бывает непросто. Есть какой-то вселяющий в душу уверенность покой в том, чтобы сидеть за своим столом рядом с телефонным аппаратом и компьютером, в любой момент иметь возможность отправить фотографии картин, вступить в переговоры или в спор по поводу цены, прибегнуть к лести – и все это не вставая с кресла, с которым вы сроднились и которое сроднилось с вами, и то и дело посматривая на бликующие воды Темзы и прохожих, то полураздетых на жарком солнце, то с головой укутанных от дождя. Здесь все находится под контролем, хорошо знакомая среда, кафе и рестораны, железобетонная рутина и известные границы действительности, про которые вы точно знаете: здесь можно надавить, а здесь лучше остановиться.

      У кого вообще есть время праздновать новоселье в выходные?

      – Ну же, тайный мой советник, – произнес по громкой связи голос Мэгги, в котором сквозили нотки шутливой угрозы, – найди уж время, будь так любезен.

      Мэгги была моей художницей и более того – одной из моих по-настоящему близких подруг. Мэгги Тернер. Я открыл ее картины несколько лет назад по чистой случайности и выжал из нашего знакомства максимум, хотя ее рано или поздно непременно нашел бы кто-то другой, потому что в мире искусства не бывает так, чтобы никто из дилеров в конечном счете не обратил внимания на столь одаренного художника. Но я оказался первым, и, кажется, это что-то да значило.

      Я тогда приехал в Манчестер по чьему-то приглашению после знакомства на одной вечеринке. Я даже не помнил точно, кто это был, но вышло так, что меня зажали в уголке в самый подходящий нетрезвый момент. Гений Мэгги явил себя, пусть и не в полную мощь, будем честными, в одной-единственной безрадостной акварели, которую повесили для заполнения стены на выставке выпускных работ местного колледжа искусств и дизайна. Я тысячу раз бывал на подобных мероприятиях и на этот раз добросовестно исполнял свои обязанности: ходил по залу, пытался дать каждой из картин шанс, – но с каждым шагом все сильнее мечтал оказаться в другом месте, где угодно, только бы подальше от этой выставки. Я кивал, когда подобало кивнуть, останавливался, чтобы изучить технику, композицию, смелость мазка, перспективу, тень, – и все это время ощущал на себе застенчивые взгляды, почти исступленную тревогу, исходящую от двадцати молодых