Юность Барона. Обретения. Андрей Константинов

ж сколько мы с тобой, брат, не виделись?

      – С прошлого октября.

      – Да, где-то так. Прости, что не захаживал. Я почему-то был уверен, что вы эвакуировались. С такой-то малявкой на руках.

      – Нет, не получилось у нас.

      – Что твои женщины? – В голосе Федора Михайловича проступила неподдельная тревога. – Бабушка? Ольга? Живы?

      – Живы. Только бабушка плоха. Да и Ольга голодная вечно. И ноет все время.

      – Но, самое главное, держитесь?

      – Пока да, – понуро кивнул Юрка.

      – Да, брат, невеселые дела. Значит, бабушка, говоришь?..

      – Последние недели еле-еле на работу, а потом с работы доползает. А в подъезде самостоятельно спуститься-подняться давно не может. Только со мной.

      – Неужто Ядвига Станиславовна так в библиотеке и работает?

      – Без ее служащей карточки нам бы совсем каюк. Сегодня, в кои-то веки, выходная. После дежурства. Хоть отлежится немного.

      – Знаешь, а мне и в голову не могло прийти, что Публичка по-прежнему работает.

      – Работает. Не как часы, конечно. Но работает.

      – Поразительно. И что же – и читатели есть?

      – Есть. Немного, конечно, но все равно.

      – Чудеса. Впрочем, это лишний раз доказывает, что ТАКОЙ город фашистам не по зубам. А ты чем занимаешься? В школу ходишь?

      – Редко, на мне же все хозяйство. Вон, – Юрка махнул в сторону очереди, – когда занимал, семи часов не было. А теперь, раз к открытию хлеб не подвезли, запросто можно еще полдня простоять.

      Юрка сглотнул слюну, вспомнив о загаданном было школьном супе, и поспешил сменить тему:

      – А как ваши, дядь Федя? Димка, тетя Катя?

      – Нету больше, брат, ни Димки, ни Кати, – с болью, не сразу отозвался «Достоевский». – В декабре. Друг за дружкой. С разницей в три дня. Ушли.

      – Извините.

      – Да какое тут, к чертям собачьим, извините, – Федор Михайлович, изможденный, бледный, уставился на Юрку своими круглыми, потемневшими глазами. – Ныне, брат, все счета исключительно по одному адресу направляются: «Берлин, собаке Гитлеру, до востребования». И, помяни мое слово, придет день, когда и он, и прихвостни его, по каждому, по каждой душе убиенной, персонально ответ держать станут. И никакие извинения приниматься не будут. Пусть они их себе засунут в… Короче, сам знаешь куда!

      «Достоевский» надсадно прокашлялся, прочищая горло от внезапной хрипоты, выпрямился, поправил лямку своего сидора.

      – Пора мне. Еще чапать и чапать. Как бы на смену не опоздать.

      – А вы все там же, в депо работаете?

      – И работаю, и живу. В заброшенной сторожке стрелочников обосновался. Домой ночевать теперь все едино нет смысла ходить – только силы тратить. Так что, брат, это счастливый случай, что мы с тобой повстречались. Давно потребно было кое-какой инструмент из дома перенести. Долго откладывал, но вчера вечером, наконец, сподобился… Ну, держи пять. И держись.

      Старый и малый пожали руки. По-блокадному, не снимая варежек.

      После