Пенсия на Нибиру. Михаил Гинзбург

какого-то абсурдного романа, попавший в мир, где логика бессильна, а здравый смысл – ругательное слово.

      И в этот момент, когда я уже почти смирился с тем, что буду жить в окружении верующих в Аннунаков, в дверь постучали.

      На пороге стояли два молодых человека в костюмах. Они выглядели серьезно и немного испуганно.

      – Извините, – сказал один из них, показывая какое-то удостоверение. – Мы… из пожарной службы. Мы получили вызов о запахе дыма в вашем доме. Что-то горит?

      Я посмотрел на них, потом на горящие глаза Ривки, потом на антенны на соседних балконах, потом на контейнер с фаршированной рыбой. И у меня вырвался нервный смех.

      – Горит, ребята, – сказал я. – Горит. Но это не пожар. Это… это вера.

      Глава 4: В которой артефакт решает подать голос, а пожарные задают неудобные вопросы

      Мой нервный смех еще висел в воздухе душной лестничной клетки, когда это случилось. Двое молодых людей в форме (или что-то похожее на форму пожарной службы, хотя я уже ни в чем не был уверен) непонимающе смотрели на меня, на Ривку, на толпу соседей, выглядывающих из дверей с тарелками фаршированной рыбы и самодельными антеннами. Ривка как раз открыла рот, чтобы объяснить им про заговор Аннунаков и стратегическую важность нашего дома, но ее голос потонул в… звуке.

      Это был не громкий звук. Скорее, тихий, но настойчивый гул, который шел не снаружи, а откуда-то изнутри здания. Он вибрировал в полу, в стенах, в зубах. Все замолчали. Даже неугомонная Ривка. Даже соседи перестали обсуждать рецепты для пришельцев. Гул нарастал, становясь выше, превращаясь в странную, пульсирующую мелодию, от которой волосы на затылке вставали дыбом. Звук шел из квартиры Льва Давидовича.

      И тут же из-под его двери пробился свет. Не обычный желтый свет лампочки, а яркий, голубовато-белый, который пульсировал в такт странному гулу.

      – Лёва! Что там у тебя?! – крикнула Ривка, бросаясь к его двери и колотя в нее кулаками. – Ты опять спалил проводку?

      Дверь не открывалась. Гудение и свет усиливались. Теперь уже вибрировали оконные стекла. Соседи испуганно переглядывались. Моя теория про пожар из-за перегрузки сети от самодельных антенн внезапно показалась мне не такой уж и бредовой.

      – Всем отойти от двери! – крикнул один из "пожарных", отталкивая Ривку. Он явно воспринял ситуацию всерьез. – Может быть утечка газа! Или замыкание!

      Второй "пожарный" уже говорил что-то в рацию.

      Но тут гул резко оборвался. Свет под дверью погас. Наступила такая тишина, что было слышно, как где-то на улице сигналит машина.

      И в этой тишине из квартиры Льва Давидовича раздался его голос. Спокойный, даже какой-то удовлетворенный.

      – Заходите, – сказал он. – Кажется, я настроил канал.

      Дверь со щелчком открылась. Мы, толкаясь, заглянули внутрь. Квартира была слабо освещена лишь настольной лампой. Лев Давидович сидел за столом перед своим компьютером и осциллографом. А на столе, подключенный проводами к какому-то немыслимому агрегату из старых деталей, лежал