Экспансия I, II, III. Юлиан Семенов

Он работал у Мюллера, потом был откомандирован во Францию, возглавлял службу гестапо в Лионе.

      – Кажется, я видел его пару раз, не больше, – ответил Штирлиц. – Я же был в политической разведке, совершенно другое ведомство.

      – Но вы согласны с тем, что Барбье – зверь и костолом? – не оборачиваясь, сказал тот, со шрамом, что сидел за рулем.

      – Вы завладели архивами гестапо? – спросил Штирлиц. – Вам и карты в руки, кого считать костоломом и зверем, а кого солдатом, выполнявшим свой долг.

      Они выехали из города; дорога шла на Алькобендас, Сан-Себастьян-де-лос-Рейес, а дальше Кабанильяс-де-ла-Сиерра, горы, малообжитой район, там нет ресторанчиков, где жарят этих самых молочных кочинильяс; чудо что за еда, пальчики оближешь; только, видимо, не будет никаких кочинильяс; у этих людей другие задачи.

      – В каком году вы встречали Барбье последний раз? – повторил свой вопрос Джонсон.

      – Думаю, году в сорок третьем.

      – Где?

      – Видимо, на Принц-Альбрехтштрассе, в главном управлении имперской безопасности.

      – Ему кто-либо покровительствовал в том здании?

      – Не знаю. Вряд ли.

      – Почему «вряд ли? – по-прежнему, не оборачиваясь, спросил тот, кто вел «шевроле».

      – Так мне кажется.

      – Это не ответ, – заметил Джонсон. – Мне сдается, вы относитесь к породе логиков, слово «кажется» к ним не подходит.

      – Я – чувственный логик, – ответил Штирлиц. – Я, например, чувствую, что моя идея с кочинильяс пришлась вам не по вкусу. Мне так, во всяком случае, кажется. Чувство я перепроверяю логикой: дальше, вплоть до Сиерры, нет ни одной харчевни, где бы давали кочинильяс, но до Сиерры мы вряд ли поедем, потому что у вас всего четверть бака бензина.

      – В багажнике три канистры, – откликнулся тот, что вел машину. – Слава богу, здесь продают бензин, не нормируя, как в вашей паршивой Германии.

      – Зря вы эдак-то о государстве, с которым вам придется налаживать отношения.

      – Как сказать, – откликнулся Джонсон. – Все зависит не от нас, а от того, как вы, немцы, станете себя вести.

      Штирлиц усмехнулся:

      – «Ведут» себя дети в начальных классах школы. К народу такое слово не приложимо.

      – К побежденным – приложимо, – сказал Джонсон. – К побежденным приложимо все. Сейчас мы высадим вас, и когда вас подберет голубой «форд» – это случится минуты через четыре, – пожалуйста, помните, что к побежденным приложимо все. Это в ваших же интересах, мистер Бользен.

      Машина резко свернула на щебенчатый проселок, отъехала метров сто и остановилась. Джонсон вышел, достал из кармана пачку сигарет, закурил, пыхнул белым дымом и, вздохнув отчего-то, предложил:

      – Вылезайте, Бользен.

      – Спасибо, Джонсон.

      Он вылез медленно, чувствуя боль в пояснице; потянулся, захрустело; страха не было; досада; словно он был виноват в случившемся; а что, собственно, случилось, спросил себя Штирлиц; если бы они хотели убрать меня, вполне могли сделать