День города. Надежда Лидваль

блин. Смотреть как будто больше нечего.

      – Кому ты рассказываешь? Я б лучше пожрать куда-нибудь сходила вместо этого балета. Но он говорит: хочу на русский балет. Ладно, думаю, фиг с тобой, сходим.

      – Слушай, а вы бы слетали с ним в Москву или в Питер, отдохнули бы нормально. Там тоже балет показывают.

      – Да не, рано еще куда-то вместе ехать. Только познакомились. Я ж не буду ему предлагать.

      – А чё он, жлоб?

      – Да фиг знает. За билеты заплатил вроде без всяких. По двести рублей. Вчера с ним поужинали, тоже заплатил.

      – Молодец какой.

      – Да чё молодец? Говорит такой: я типа знаю, что в вашей стране так принято. У вас женщины оскорбляются, если им предлагаешь платить пополам. Прикинь? То есть он не потому заплатил, что сам захотел или что для него это нормально, а потому, что ну раз у вас так принято, то нате.

      – А какая разница?

      – Как – какая? У себя в стране он, значит, так делать не будет.

      – А ты уже намылилась уезжать?

      – Я никуда не намылилась. Но если позовет, что мне терять?

      – Слушай, а что с Костей?

      – А что с ним будет?

      – Ну вы с ним как, расстались уже бесповоротно? Юлька интересуется.

      – Вот дрянь.

      – Ну так что у вас?

      – Слушай, я сама не поняла, если честно. Не, я ему сказала, что типа все, у меня другой, адье. Но чё-то мне кажется, он не поверил.

      – А ты ему говорила, что ты с иностранцем замутила?

      – Нет, зачем? Чтоб он мне весь мозг вынес?

      – Блин, Наташ…

      – Что?

      – Я такая дура, Наташ.

      – В смысле?

      – Да я Славику вчера проболталась про твоего Хавьера и забыла ему сказать, чтоб он Косте не говорил.

      – Ксюша!

      – Да чё «Ксюша»? Знаю я, что дура. Прости, а?

      – Блин.

      7

      На сцене – раскрытая книга высотой в полтора человеческих роста. Перед ней уже минут семь мечется главный герой: вертится, скачет, перелетает с одного края сцены на середину и с середины – на другой край, картинно перебирает ногами. И все это со страусиным пером в руке. Вот он наконец останавливается возле исполинских листов, поворачивается к залу тугими ягодицами. Одно колено присгибает, другую ногу вытягивает вбок, поднимает перо над головой, опускает его к книге, и выводит что-то невидимыми чернилами, и встряхивает при этом золотыми кудрями.

      В ту же секунду из-за кулис выплывает тонкая барышня в воздушных юбках и с маленькой, как будто детской, короной на голове. Балерина мелко переступает ножками, руками делает что-то хрупкое, скользит, кружится невесомо и с устойчивым аккордом застывает на месте. С другого конца ей навстречу вылетает загорелый юноша в чалме и с голым торсом. Под бешеный свист инструментов он отдается дикой пляске со вскидыванием ног во всевозможных направлениях, чем очень пугает барышню – она закрыла личико, она отвернулась, она уже плачет. Восточный красавец своими пируэтами едва не сносит книгу, но вовремя останавливается