Без вести пропавшие. Дмитрий Пичугин

Андрей Викторович?

      В кабинете уже сидел народ.

      – Заходи. Ты чего такой? Что случилось? На тебе лица нет.

      – Викторович, как завтра маме в глаза смотреть? Что говорить? Отдала сына Родину защищать, а его объявили преступником. Шесть лет говорили матери, что ее сын дезертир и предатель. А мальчика просто сбила машина. Это уму непостижимо.

      – Так, Большов, успокойся. Я тебе тысячу раз говорил, что у нас такая работа. Мы с тобой разгребаем дерьмо за другими. Не мы с тобой виноваты, что все так произошло, что солдату зачем-то понадобилось перебегать МКАД, что нерадивый следователь не принял меры по опознанию трупа, а опера из области, которые искали «дезертира», не проверили его по приметам московских трупов. Но благодаря тебе мама завтра найдет сына. Да, к сожалению, неживого. Но найдет! И только благодаря тебе вернет сыну честное имя. Ее сын не преступник и не предатель. И это наша работа. А теперь отставить сопли и давай готовиться к завтрашнему заслушиванию, не хочу, чтобы меня отымели, как кота помойного.

      – Андрей Викторович, кошку, – поправил кто-то.

      – Что «кошку»? – не понял он.

      – Ну котов же не имеют.

      – Ага, Головатов если рассердится, ему все равно, кот ты или кошка. Сидеть точно долго не сможешь.

      Утром в 10.00 мы уже были на заслушивании в МВД. Все прошло более-менее гладко. Сделано было много, мы практически уже вышли на след. Но, как всегда, звучало «усилить», «углубить». Я слушал вполуха, все записывал, а сам думал о встрече с мамой солдата. Представлял, как она накинется на меня с кулаками. Ведь это я нашел ее сына погибшим. Я последний, с кем она будет общаться как с представителем силовых структур, которые обвиняли ее сына в предательстве.

      Когда все закончилось, мы, по традиции, зашли к ребятам из ГУУР. Бато Доржиевич Шонджонимаев, один из старейших и опытнейших сыскарей России, напоил вкуснейшим бурятским чаем, поддержал меня и пытался успокоить. Обсудили дела, поговорили за жизнь. И мы поехали обратно на Петровку.

      Пока сидел на совещании, Крошкин и Кошкин написали мне, что маму солдата встретили и по дороге на Николо-Архангельское кладбище все аккуратно рассказали, подготовили.

      В 13.00 пришло сообщение: «Урну получили, едем на Петры». Заказал пропуск на Порошину.

      В 14.20 в дверь постучали, и, пропустив вперед Светлану Игоревну, вошли Крошкин и Кошкин.

      Я встал. Ко мне шагнула невысокая, очень симпатичная, но рано постаревшая женщина с россыпью морщинок вокруг глаз. В руках она держала урну с прахом, которую бережно, как ребенка, прижимала к груди. Но меня поразили ее глаза. Они сияли! Возможно, оттого что она стояла напротив окна, в них отражалось голубое небо.

      – Здравствуйте, Светлана Игоревна, – начал я, с трудом подбирая слова. – Я хочу вам выразить соболезнование от лица Московского уголовного розыска. И сказать спасибо… за сына…

      Но я не успел закончить. Светлана Игоревна бросилась на меня. Я ждал ударов, понимал, что это неизбежно. Закрыл глаза и приготовился. Нервы матери, которые за шесть лет сжались как тугая пружина, в один момент разжались. Но вместо ударов она вцепилась в меня, обняла,