Жить. Сборник. Светлана Алексеевна Шевченко

Тараща глаза, они смотрели на Мусю, а Муся отвинчивала от края стола мясорубку, на которой перебила вот только днем крупу.

      Холодный чугун лег в Таткину руку неудобно, она перехватила его и даже руку приподняла, как будто решаясь, уговаривая себя, что если там, за дверью, кто-то с недобрыми намерениями, она и впрямь ударит.

      Сцепившись пальцами, крадучись, как будто они сами – «криминальные элементы» или потерявшие совесть и стыд мародёры, стараясь почти не дышать, не то чтобы звякнуть ключом в замочной скважине, Татьяна с Таткой вышли из комнаты в коридор. Да, монотонный, глухой стук шел от двери, теперь это было очевидно.

      Хриплый голос из-за двери между глухими ударами повторял:

      – Пустите, пустите.

      Голос Татьяны на удивление был твёрдым:

      – Вы кто и к кому?

      А Татка так и тряслась, и чугун в руке ходил ходуном, и она боялась, что сейчас его выронит.

      Сначала за дверью была тишина, а потом голос, который был тихим и глухим, стал вдруг громче, отчаяннее:

      – Зоя я, Зоя, Зоя Торошкина, мне Тата, Наташа адрес этот дала, пустите!

      Татка уже пальцы Татьянины отпустила, но Татьяна, откуда только бралась твёрдость и сила, остановила и, строго глядя на Татку, спросила как будто у неё, а не у того, кто за дверью:

      – Вы одна, Зоя? Кто с вами?

      – Одна, нет, со мной дети, двое, сестра, пустите же, пустите нас!

      Потом после той ночи Татка видела много ужасного. То, что говорила Зоя, было только началом. Но потом на жуткое сил уже не было, а тогда – ещё оставались силы ужасаться.

      Муся отпаивала девочку. Маленькую девочку с выбивающимися из-под шапки рыжими волосами, удивительно похожую на кого-то, но Татка тогда никак не могла отчего-то вспомнить, на кого? Вторую, ещё меньше, поила с ложечки Татьяна. А Зойка, бойкая пухленькая Зойка была теперь худой, и глаза стали большими. Она хлебала подслащенный кипяток и говорила монотонно, глядя в пустоту, даже когда смотрела кому-то в лицо.

      Татка видела, как у Татьяны дрожит подбородок, и катятся, катятся слёзы, и думала, надо же, сама она, Татка, заплакать не может. И только когда повела по лицу ладонью, поняла, что оно мокрое, просто она даже не поняла, что плачет.

      – Не жилец она, не жилец была, – в пустоту говорила Зоя и в который раз повторяла, как упала Лидочка под бомбёжкой. А Зойкину сестру откинуло почему-то далеко. И Зойка узнала сестру по рукаву пальто, отороченному синей тесьмой. Потому что голову не видела.

      А у Лидочки открывался и закрывался рот, и она вся булькала, но она «не жилец, не жилец», потому что одна половина тела у неё была совершенно целая, а вторая – сплошное красно-чёрное месиво.

      Татке хотелось закричать на Зойку, чтобы она молчала, молчала, потому что тут Шурочка, которая тоже проснулась и смотрит своими вечно перепуганными глазами на детей, на Зойку. Потому что теперь Татка забудет милое лицо с рыжими ресницами, а будет видеть две половины.

      – Не гоните, – взгляд у Зои стал вдруг осмысленным. – Я не с пустыми руками.

      Из-под свитера она вынула