Свидетель. Владимир Березин

рассматривающего добычу. «Кузнечик дорогой, сколь много ты блажен, сколь много пред людьми ты счастьем одарен…» Заканчивалось это – «не просишь ни о чём, не должен никому».

      И я, взрослый человек, сидевший в ночной комнате, оклеенной топографическими картами, испугался.

      Волосы зашевелились у меня на голове, когда я повторял эти строки – как формулу счастья.

      «Неужели вот оно, – думал я. – Я всегда кому-то был должен, всегда священный долг и почётная обязанность стояли надо мной, и вот толстый человек в съехавшем набок парике, который много лет назад вылез из кареты на обочину, говорил мне о другом, он говорил о выборе, о свободе, которой я не знал».

      Впрочем, старик мой несчастлив и, быть может, поэтому вскрикивал во сне. Кричал о чём-то – может, о своей подневольной жизни, о невстреченных жёнах.

      Я пил пиво, немного, но хорошее и, пока были деньги, – дорогое.

      Время от времени я приходил к моему старику, и тогда мы пили пиво вместе – молча глядя в телевизор. Там бушевали страсти на испанском или португальском, который поверх перебивался русской речью.

      Я совершал путешествие через длинный коридор со стаканом в одной руке и бутылкой в другой, а потом обратно – только со стаканом.

      Но пивная моя дорога никак не заканчивалась.

      Приехавший на родину друг потащил меня по ирландским барам, где было накурено, играли в дартс и говорили – сбивчиво и непонятно.

      Мы опять пили пиво – уже чёрное, и рассказывали друг другу о том, как живём, говорили о его жизни – там, вдалеке – и моей – здесь. Было в этих разговорах что-то важное, что заключалось не в словах.

      И приятно мне было ощущать себя не то потёртым мужичком, не то тёртым калачом.

      Да только это не настоящий успех, а пивной.

      Чтобы он был настоящим, нельзя трезветь.

      А потом я вернулся домой – к старику. И снова сжималось сердце, и сиял в ночи напротив меня холодный хирургический свет. Там, напротив, вскрывали кому-то череп в мозговом институте имени Бурденко.

      Горели операционные лампы, и падал, падал снег, проходила ночь.

      Я ложился и старался уснуть, вцепившись в подушку, как во врага. И это не было ни печально, ни грустно.

      Я вспоминал ночное море и шорох гравия под шинами автомобиля, распахнутую дверь и отведённую в сторону занавеску.

      Это не было печально ещё и потому, что я надеялся, что по апрелю поезд унесёт меня на юг и буду я там снова мерить шагами горные склоны.

      А может, думал я, это случится летом, когда там тепло и пахнет отпускным сезоном, когда заезжий остряк скучно рифмует beach и bitch.

      Вряд ли мне там будет хорошо, в этом праздном южном существовании, но поехать туда стоит, ведь в этом и есть поиск того, чего мне не хватало.

      Только старик мой уныло ходил по комнатам и бормотал что-то.

      Меня вдруг отправили в командировку в Калининград.

      Несколько