полюбилась. Так вот увидит барин, что я снова пью, захочет выругать, да вспомнит, что дочка его во мне души не чает и всем знаниям от меня учится, так и остынет его пыл. Прекрасное было житьё! Жили мы, что говорится, у Христа за пазухой, так ещё и жалованье получали, и от Красниковых деньги приходили. Вечерками, когда было возможно, продолжал я, как Кощей над златом, чахнуть над своими черновиками. За то время, помнится, два вышедших в свет рассказа всё-таки напомнили обо мне, но на том дело доселе и кончилось. Быть может, до сей поры жили бы мы при помещичьем дворе, если бы не один случай. Всю ночь я тогда провёл за пером, а утром следовало мне вести занятия; пришёл я к хозяйской дочке, дал задания, а сам, засмотревшись на неё да положив голову на ладонь, крепко заснул. Проснулся я уже оттого, что ухо моё больно скрутилось в трубочку – под громкие ругательства выставили нас из дома. Пробовал я с того момента и в других домах быть гувернёром, да только нигде моего грешка терпеть не стали. Так нашли мы нашу нынешнюю квартиру, третий год уж живём здесь. От иной работы я отказался – только и делаю, что пишу, однако рукописи мои места в газетах себе не находят. Неудача эта поначалу не ощущалась так остро: оставалось ещё много сбережённых помещечьих денег, да и Красниковы нам какое-то время продолжали присылать. Однако Красников-отец, к несчастью, в прошлом году серьёзно заболел, и от его денег мы отказались, лишь бы ему было на что содержать при себе хорошего доктора и покупать лекарства; и средств в какой-то момент у нас уже не осталось. Так и дошло до того, что теперь нам и за квартиру-то заплатить нечем. Одна только Машенька, чтобы что-нибудь заработать, не задорого вещички по заказу штопает, а я всё пишу…
Встреча с хозяином квартиры отравила всё моё настроение: мне не хотелось ничего делать, и я пошёл ко второму человеку после Машеньки, который всегда мог меня понять – к другу своему Владимиру Прокофьевичу Басулину.
Басулин учился со мною в одном университете – там мы с ним и познакомились. Всего за месяц он стал мне очень близок: мы часто посещали друг друга, ездили по театрам, он всегда первым узнавал о моих творческих замыслах. Однако, когда я зачитывал ему свои идеи, он часто мог не согласиться, утверждая, что истории мои и персонажи местами мало походят на реальность, словно это покорные куклы, нежели живые люди. Но так он отзывался вообще о всех любовных романах. «Бред, – говорил он мне по прочтении какого-нибудь подобного сочинения, – фальшь и выдумка. Не может быть такого, чтобы раз – и появилась любовь. Нет, это чувство должно зарождаться долго: месяцами, годами… А что пишут в этих книгах – это, право, смех. О какой вечной любви можно говорить? Неужели ты сам, Дмитрий, веришь в её существование? Ты же писатель – ты должен отражать реальную действительность, а не походить на подобных сказочников. Любовь есть чувство тяжёлое, сложное, не поддающееся науке, логике или объяснению. Это чувство беспорядочностью
