Последние листья ноября. Алексей Гротов

ерёз последние листья, словно вырывая страницы из книги, которую никто не допишет. Артём сидел на крыльце старого дачного дома – того самого, где они с Лерой когда-то прятались от дождя под одним одеялом, смеясь над тем, как громко стучат капли по жестяной крыше. Теперь крыша протекала, одеяло пахло сыростью, а смех остался только в памяти, запертой где-то меж рёбер – колючей, как осколки разбитого стекла.

      Он достал из кармана конверт, пожелтевший от времени. Каждый год, в тот самый день, он писал ей. Письма, полные вопросов без ответов, слов, застревающих в горле, и тишины, которая гудела в ушах громче любого крика. Первое письмо он отправил в никуда – бросил в костёр, наблюдая, как пепел кружится в воздухе, будто пытаясь долететь до неба. Второе закопал под яблоней, которую они посадили вместе. Третье унесла река, и тогда Артём впервые подумал, что течение – единственное, что ещё движется в его жизни.

      *«Сегодня ровно пять лет, как ты не отвечаешь на мои сообщения»*, – начал он, царапая ручкой бумагу. Шрам на запястье ныло, напоминая о том дне: скрежет металла, визг тормозов, её рука, выскользнувшая из его ладони. Он всё ещё чувствовал тепло её пальцев. Врачи говорили о «мгновенной смерти», но Артём знал – мгновения не бывает. Оно растягивается в вечность, разрывая время на «до» и «после».

      Ветер сорвал с его плеч шарф – подарок Леры, вывязанный кривыми петлями. Артём поймал его на лету, прижал к лицу, вдыхая запах стирального порошка, который давно выветрился. Иногда ему казалось, что если он закроет глаза достаточно крепко, то услышит её голос: *«Артёмка, ты опять замерз?«* Но когда он открывал их, вокруг была только осень – бесконечная, как его вина.

      Он дописывал письмо, когда на дороге замерцали фары. Грузовик, похожий на тот самый, проехал мимо, и Артём вдруг понял, что стоит на краю крыльца, словно на краю чего-то большего. В кармане звякнули ключи от машины, которую он так и не смог продать. *«А что, если…«* – подумал он, но тут с ветки сорвалась последняя сухая листва, упав ему под ноги. Жёлтый кленовый лист, точно такой же, как тот, что Лера вложила ему в паспорт со словами: *«Чтобы не терялся».

      Артём поднял лист, положил его в конверт вместо подписи. Завтра он отнесёт письмо на станцию, где они впервые встретились – туда, где осень пахла не смертью, а карамелью в её волосах. Возможно, в тысячный раз не случится чуда. Возможно, он так и останется человеком, который разговаривает с ветром. Но пока есть осень, есть и эти письма – последняя нить, связывающая его с тем, во что он всё ещё боится поверить.

      *«Спи спокойно, – написал он. – А я пока… попробую не потеряться»*.

      Дождь начал стучать по крыше ровно в тот момент, когда он дописывал точку. Словно кто-то свыше аккуратно закрыл крышку пианино, оборвав мелодию на полуслове.

      Глава первая: «Тени карамели»

      Он проснулся от того, что на подушке пахло её шампунем. Артём замер, боясь пошевелиться, будто запах мог развеяться от одного неловкого вздоха. Но это был всего лишь обман памяти – Лера не ночевала здесь уже пять лет. Её флакон с гелем для душа стоял запечатанный в шкафу, как музейный экспонат. Иногда он приоткрывал дверцу, но так и не решался коснуться – словно боялся оживить призрак.

      Работа в автосервисе стала его единственным якорем. Машины не спрашивали, как спать, когда под закрытыми веками всплывают фары грузовика. Не спрашивали, почему он каждый октябрь берёт отгулы. Коллеги давно перестали звать его на перекуры, а новый стажёр, похожий на Леру смеющимися глазами, через неделю уволился. «Слишком мрачная атмосфера», – сказал шеф, и Артём кивнул, будто соглашаясь, что он – грозовая туча в человеческом обличье.

      В тот день он чинил «Жигули» цвета ржавчины – такой же, как листья под окнами больницы, где он провёл три дня после аварии. В радиоприёмнике играла песня, которую Лера напевала, когда красила губы перед зеркалом заднего вида. Артём выронил гаечный ключ; металл грохнул о бетонный пол, и вдруг весь мир сузился до вибрации в висках. Он побежал, не замечая, как масляные пятна на полу складываются в узор шин от того рокового заноса.

      Умывальник в туалете был забрызган кровью – он сжал кулаки так, что ногти впились в шрам. «Ты же обещал бороться», – сказал тогда психолог, женщина с голосом, похожим на скрип несмазанных тормозов. Артём разжал пальцы, смотрел, как вода смывает капли красного в черноту дренажа. В кармане зажужжал телефон: напоминание – купить хлеб. Лера всегда смеялась, что без неё он умрёт от голода рядом с полным холодильником.

      Магазин был их старым, с треснувшей витриной, где когда-то покупали мороженое зимой. Продавщица Мария, помнившая Леру с косичками и вороватыми конфетами из карманов, протянула ему багет с грустной улыбкой: «Опять одна буханка? Может, возьмёте пирожок с вишней? Она их обожала…» Артём отшатнулся, будто от удара током. Вишнёвое варенье капнуло ей на фартук в тот день, когда они целовались у подсобки, притворяясь, что ищут гречку.

      Он вышел, сжимая хлеб как спасательный круг. На скамейке у выхода сидел старик с шарфом до колен – тот самый,