Время врачевать. Кирилл Эдуардович Коробко

скакуна в конюшню. Ловко расседлав мула, вешает седло на гвоздь. Расстегнув узду, вынимает из рта лошади трензель. Поднимает ноги мула, одну за другой, осматривает копыта, проверяя подковы. Оглянувшись по сторонам, видит в углу огромную кучу соломы. Он идет в угол, выдирает из кучи пучок побольше. Закрутив солому в жгут, обтирает животное насухо.

      Когда с этим покончено, он снимает с перегородки попону, оставленную здесь хозяином для постояльцев. Расправляет ее, и набрасывает на спину своего друга. Тут возвращается трактирщик, неся на плече мешок с овсом. Поставив мешок в угол, хозяин развязывает его. Сняв с гвоздя деревянный черпак, отмеряет меру овса.

      Монах заводит мула в денник с наполненной кормушкой. Убедившись, что серый стал хрупать овес, он похлопывает его по шее. Только тогда святой отец покидает конюшню, и идет вслед за хозяином.

      Трактирщик открывает скрипнувшую дверь, и оба оказываются в гостиной – общем зале. Сейчас здесь холодно, темно и пусто.

      Францисканец

      – Питѝ! – визгливым фальцетом окликает хозяин, до странности напоминая сейчас своего кобеля.

      За перегородкой, на кухне, раздается шорох. Оттуда выползает серое существо – не то мальчик, не то девочка, лет девяти-десяти.

      – Пити, принеси дров! – приказывает хозяин. – Растопи камин в зале! Поставь греться воду – видишь, святому отцу нужно с дороги умыться и обсушиться! В конюшне стоит лошадь его преподобия: позаботься о ней! Возьми скребницу, и очисти лошадку от грязи. Овса я ей уже засыпал, а ты дай ей напиться!

      Слуга, молча вытерев нос рукавом, исчезает.

      – Сколько берешь за постой, хозяин? – спрашивает монах.

      Хозяин ошеломлен. Где это видано, чтобы монахи платили?

      Вслед за удивлением на одутловатом лице хозяина появляется гримаса облегчения. Хоть какой-то доход! Святой отец не будет есть-пить задарма…

      Францисканец искоса наблюдает за этим небольшим представлением, еле заметно улыбаясь одними глазами. Для него простое лицо хозяина – открытая книга.

      – Ежели с ночевкой, тут от комнаты зависит. Для благородных, на втором этаже – половина ливра. Для купчишек, на первом этаже, шесть солей3. А для черни, если на конюшне переночевать, то одного соля, с носа, достаточно будет.

      – А еда у тебя как?

      – За еду отдельно. Если только пообедать или, там, позавтракать, то благородному и купцу – три соля. Это с вином, значит. Ну, а чернь, та вина не пьет, с тех один соль.

      Монах кивает, и идет к стойке, перегораживающей зал.

      Пошарив в своей сумке, свисающей с плеча, он выуживает пригоршню монет. Это милостыня, которую он собрал по дороге. В основном, в этой массе серебрянные денье4, кое-где потемневшие от времени. Попадаются и турские соли, и даже одна тяжёлая, незнакомая золотая монета – то ли византийский солид, то ли арабский динар.

      Отсчитав денье на десять солов, святой отец кладет их на столешницу.

      – Вот что, хозяин, – говорит монах, – комнату я возьму на

3

Основной расчетной монетой во Франции в начале 13-го века, служил серебряный денье (deniers). Это небольшая серебряная монета весом приблизительно полтора грамма. Двенадцать денье составляли один соль (sols). 20 солей составляли один ливр. Соли и ливры были расчетными единицами, и в виде монет не чеканились.

4

Как уже говорилось, минимальная расчетная монета, денье, была серебряной. Из меди монет не чеканилось, поскольку медь считалась «низким» металлом, недостойным чеканки монет. Золотые монеты, такие, как гулден или флорин чеканились в Италии и Венеции. Во Франции золотые монеты, хотя и имели хождение, но не чеканились.