Кормилец Байконурского стройбата. Повесть о юности армейской. Александр Дьячков

жаре было просто необходимо: я за день чайник выпивал.

      Моя должность на заводе звучала как главный инженер-начальник штаба. Штабная работа – это заявки, списание, инвентаризации, сметы, банковские чеки и т. п. Но разбираться с этим я переложил на потом, ведь как-то это всё делалось до меня. Для начала я решил разобраться с оборудованием, как оно работает и как его чинят. И тут же столкнулся с хитростями слесарей. На вопрос, что он делал на смене, он отвечал, ремонтом чего он занимался, называя какие-то немыслимые сроки, хотя заспанная физиономия его явно опровергала. Причём ломалось постоянно одно и то же и чинилось так же долго. Я понял, что надо что-то делать, иначе меня так и будут водить за нос. Я нашел на складе на стеллаже с вещёвкой слесарный комбинезон своего размера и на две недели поселился в слесарке. Чтобы поднять бойцам самооценку, я сказал, что хочу поучиться у грамотных специалистов, что здесь и как. Дело в том, что семьдесят процентов солдат на заводе были одного призыва, и в будущем это сулило проблемы, т. к. дембель у них был уже на подходе. Я ходил за слесарями по пятам, замучивал их вопросами даже тогда, когда и самому в принципе было всё понятно. Двадцатилетние специалисты-самоучки с важным видом всё мне разъясняли, как малолетнему идиоту. Вскоре мелкий и средний ремонт я был способен сделать и сам. Ходил, понятно, в дневную смену, хотя пару раз захватывал и ночную.

      Кстати, о ночной смене. Один раз это было очень поучительно. Как-то среди ночи ко мне постучался дежурный по КПП (о том, как я получил квартиру, рассказ впереди):

      – Таварич литенант, на завод идти нада, заваль на печка.

      Что такое завал, я уже знал по рассказам слесарей. Самая тяжёлая работа на смене – садчик. Надо загрузить в печку 120 тройных форм с тестом, затем выбить из них хлеб, положить на полки в контейнер, увезти его на склад на остывание. И так три раза за смену. Работа каторжная. Не успеешь загрузить последнюю форму с тестом, как минут через пятнадцать – двадцать надо доставать первые. На печку – два садчика. Немудрено, что под утро у них были шары в кучу и иногда какая-нибудь форма становилась на полку так, что две формы с тестом были на полке, а третья свисала наружу или внутрь. Она цеплялась за жарочную коробку и заклинивала привод печи. Двигатель от натуги сгорал, а затем сгорало больше полтонны хлеба. Бедные слесаря в ватных штанах, телогрейках и зимних шапках, облитые водой, в асбестовых рукавицах лезли в раскалённую печь, выбрасывали искорёженные формы, вручную продвигая цепи с полками, некоторые из которых тоже были искорёжены. Полтонны с лишним хлеба отправлялись на помойку или в свинарник, на полторы тонны с лишним уменьшалась суточная выпечка, урезались суточные нормы военных строителей. Ничего хорошего…

      Я подоспел к самому интересному. Слесарь Аркаша Карпов, рыжий, конопатый, здоровенный, носатый детина, при помощи пинков и доски от хлебного лотка загонял садчика-узбека, обряженного в описанный выше спецкостюм, в ещё раскалённое жерло остывающей печи. Лицо несчастного