Никто, кроме меня. Мистическая повесть. Ликка Волхова

и минуту подумал. Нужная мысль пришла. Обзвонить всех родных и друзей, кто-нибудь что-то да знает.

      Полностью разрядив мобильник, Эдуард испугался по-настоящему. Ни один телефон не отвечал. Работали определители номера и автоответчики, у кого они были, но люди не подходили, не брали трубку, не говорили «алло». Муравьев отложил телефон. Страшное предположение. Началась война. Москвы больше нет. Только разбросанные камни, куски бетона, осколки стекла, мешанина из того, что было раньше городом.

      «Взрыва не было! Ничего – ни самолетов, ни взрывов, чтобы уничтожить весь город нужна атомная бомба, да и АТС работают!»

      А может, это бактериологическая война? Город цел, а люди…

      Муравьев вскочил, словно желая бежать, спасти… стоп. До Москвы не добежишь. Значит… Ну как же, люди. Соседи.

      Муравьев шагнул к двери, распахнул ее… было уже темно. Одинокий фонарь дальше по улице мигал Эдуарду, зябко шуршали ветки деревьев, и висел в воздухе то ли туман, то ли очень мелкий дождик. «Поздновато… по соседям-то идти». Муравьев замялся. Сейчас его предположение казалось полным маразмом. Хорош он будет полдесятого вечера: соседи! Война не началась? А то что-то дозвониться ни до кого не могу!

      Эдуард затоптался на крыльце. В темноте, к тому же, жутковато. Тишина, безлунное небо, черный, вырезанный из ночи лес на горизонте. Он представил, как выходит из дома, идет по Лесной улице, вглядываясь в чужие участки, трогает замки на калитках. Сегодня, он же вспомнил, будний день, и приехали наверняка двое-трое на весь поселок, вряд ли знакомые. И вот стучится к ним какой-то подозрительный тип, людей вокруг нет…

      Муравьев поежился и вернулся домой, к теплой, пахнущей огнем, печке. Ему было очень одиноко. Как жаль, что рядом никого нет. Его коллеги… уже бывшие, но столько лет вместе… Мерцевич, вечно бледный и склочный, Пал Палыч, Сильвестровна… громогласная, добрая, ироничная Сильвестровна. А их нет, и телефоны их молчат. А еще лучше, чтобы тут была его семья. Боже, какая тоска, почему такая тоска? До утра далеко, а ночь за окном терпелива. Что делать? Опять звонить – но вдруг опять никто не ответит?..

      «Я – дурак, – подумал Эдуард, – надо было еще днем идти по соседям».

      «А если бы ты их, – пришла мысль, – не нашел?»

      Эдуард Анатольевич встал и начал ходить по комнате, два шага – поворот – шаг – поворот, он всегда, волнуясь, начинал ходить из угла в угол, трогая вещи, размахивая руками. Дурацкие мысли лезли в голову. Ночь глядела на него изо всех окон. В юности он любил ночь, не зашторивал окна перед сном, выходил поздно вечером гулять – в темноте он казался себе красивым, гибким, зорким зверем. Сейчас же этот огромный пристальный взгляд пугал Муравьева.