Дурман-звезда. Владимир Прягин

глотком он выдул ром из стакана. В эту минуту дверь отворилась, и матушка шагнула через порог. Взглянула на мужа и сказала:

      – Ага.

      В этом слове было столько оттенков, что отец покраснел и поспешно сунул бутылку в шкафчик. Пчелка, вошедшая вслед за матушкой, хихикнула, но тут же опомнилась и сделала невинное личико. Старая Веста водрузила в центр стола огромное блюдо. Пирог, исходящий паром, едва не лопался от начинки. Принцип у матушки был простой – чем больше мяса, тем лучше. В противном случае отец не преминет съязвить на тему того, что его кормят тестом и травкой, как последнего смерда, и что у него в полку даже лошади питались разнообразнее.

      – Мелкого позвать? – спросила Пчелка.

      – Не надо, – сказала матушка. – Спит твой братик, я к нему заходила только что. Потом пирога ему отнесешь.

      – Как он, кстати? – спросил Ясень. – Выздоравливать собирается?

      – Ночью пропотел, лучше стало. Только слабый совсем.

      – Правильно, пусть спит. Быстрей поправится, – глубокомысленно заметил отец. Он был рад, что разговор ушел от бутылки в шкафчике.

      Матушка понимающе усмехнулась:

      – Садись уже, лекарь.

      Ясень ощутил, что его самого неодолимо тянет ко сну. Разумных объяснений этому не было. Ведь не с двух же стаканчиков развезло? Но веки наливались свинцом, и глаза слипались. Вокруг сгустился лиловый сумрак, фигуры домочадцев сделались плоскими, а голоса звучали глухо и неразборчиво, словно из-за двери.

      Ясень с трудом улавливал, как Пчелка в лицах пересказывает сцену на поле, смешно копируя интонации ведуна. И как отец посмеивается в усы, а матушка качает головой осуждающе, но даже на ее губах иногда мелькает улыбка. Потом старая Веста говорит, что фиалковый цвет в этом году удался на славу, она уж такого и не припомнит. И вообще, по такой погоде ходить на поле – чистое удовольствие. А вот, когда она, Веста, впервые собирала фиолетовые огни (шутка ли, два больших цикла с тех пор сменилось), стоял собачий холод, потому что дело было зимой, и цветы проросли на проталине посреди ледяной равнины, и мороз обжигал лицо, выцарапывал последние остатки тепла, и уже не слушались пальцы…

      – Ясень!

      Кто-то звал его с другого края снежного поля, но голос терялся, не мог пробиться сквозь завывание вьюги.

      – Ясень, слышишь меня?

      Он с трудом поднял взгляд и не сразу сообразил, где находится. Все сидящие за столом уставились на него – Пчелка даже рот приоткрыла. В ушах звенело, словно рядом только что ударили в колокол.

      – Да, – сказал он. – Я слышу.

      – Заснул, что ли? Зовем, зовем, а ты – ноль внимания.

      – Все в порядке, – Ясень потер глаза. – Просто устал немного. Пойду прилягу на пару часов, пожалуй.

      Путь до кровати показался ему нестерпимо долгим. Голова кружилась, ноги стали ватными, но все-таки он добрался. Рухнул головой на подушку, и сон поглотил его, как трясина поглощает брошенный камень.

      Он уже не видел, как матушка зашла в комнату и осторожно присела рядом. Потом заглянула