Ручной Привод. Вадим Панов

понял, что допустил ошибку. Не следовало так легко отмахиваться от Горелого. Все-таки он долго работал на Подстанции, теперь пошел на второй круг. Вполне возможно, что Бизон и Бандера с ним дружили. Или уважали.

      Виктор кашлянул.

      – Тем не менее, что вы скажете о Карбиде?

      – Скажем, что стукачами никогда не были, – отозвался Бизон.

      – Тогда что вы вкладывали в понятие «вести себя хорошо»? – холодно осведомился Ясень.

      Бандера хмыкнул:

      – Уел.

      Бизон вздохнул:

      – О чем говорить?

      – Подробный отчет не нужен. Хочу услышать ваши впечатления. Ощущения. Хочу понять, какой он?

      Приятели опять, в какой уже раз, переглянулись.

      – Говорить правду или как?

      – Правду. И можно на «ты». Я понял, здесь так принято?

      – В неофициальной обстановке, – подтвердил Бандера.

      – А когда на Подстанции последний раз была официальная обстановка?

      – Когда проверка.

      – Ясно… – «Проклятое слово! Надо отвыкать!» – В таком случае, хочу услышать правду.

      – А правда такая, – серьезно ответил Бизон. – Карбид тебя обломает, Ясень.

      На этот раз Виктор не среагировал на противную кличку. Слишком уж неожиданно прозвучало заявление невысокого парня с наглыми синими глазами. Слишком уж прямой оказалась правда. И слишком уверенным показался Бизон.

      – Что значит обломает?

      – Заставит работать как положено.

      – Не на себя, не на Царство, а как положено, – добавил Бандера.

      Приятели внимательно смотрели на Виктора, терпеливо ожидая его реакции.

      – Вы… – Ясень почувствовал, что не сумеет сдержать ярость. – Вы…

      Однако излить гнев не успел. Помещение наполнилось воем сирены, а на стене замелькала оранжевым лампа. Кочегары вскочили на ноги и синхронно натянули на головы бейсболки.

      – Что происходит?

      – Бегите в дежурку, господин старший помощник. Тревога у нас!

* * *

      Даже если бы он мог, даже если бы рот не был накрепко сдавлен скотчем, Скотт все равно ничего не сумел бы сказать. И промычать не сумел бы. И простонать.

      Пандора не обманула: его сдавило тисками и разорвало на куски. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже вздохнуть, и его мутило от непрерывного движения вверх-вниз. Он страдал не больше десяти секунд – целую вечность.

      И еще он видел.

      Скотт наблюдал, как тусклый, льющийся со всех сторон свет превращается в нестерпимую вспышку, перерождаясь во тьму. Скотт видел тьму, умирающую под тяжестью самой себя, дабы обратиться нестерпимо яркой, озаряющей всю Вселенную вспышкой света. Скотт замерзал и плавился от зноя, горел и наслаждался жаром, впитывал чужой свет и отдавал свою тьму.

      Но что слова? Они не способны передать то, что видел и чувствовал Скотт. Что испытывает мрамор, от которого отсекают лишнее и тут же добавляют новое? Холст, который распустили и сплетают заново? Какое слово способно передать ощущение чужого прикосновения к самому твоему «Я»? Скотт чувствовал себя обнаженным, униженным, изнасилованным и восставшим. Он потерял свет и тьму, превратился