Господин Великий Новгород. Марфа-посадница. Дмитрий Балашов

но отделяясь друг от друга, поплыли знакомые звоны, Олекса Творимирич широко, радостно, истово перекрестил себя: приехали! Дома!

      Вот и Левонтьев крест, вот и часовня, а вот и конная сторожа новгородская, княжеская.

      Разом переглянулись Олекса со Станятой, озорниковато кинув глазом на прикрытую рогожей тушу.

      Кабана свалили за Мшагою: дуром сунулся к обозу, облаяла выжля[1]. Олекса сгоряча кинулся наперехват с коротким мечом, да подкатнулась нога, провалилась в снег, меч прошел скользом. Зверь рванулся, выгорбив щетинистую серую спину, пошел на Олексу. Станята подхватил кабана на рогатину, спас. Олекса вскочил, ударил снова – в бок и не промазал на этот раз. Кабан дрогнул и стал валиться на задрожавших ногах, хрюкнув, посунулся в сугроб, заливая вспаханный снег кровью.

      За охотой забыли все на свете, а тут вдруг холодом прошло по спине, никак на княжьих угодьях наозоровали? А свиньи бити князю за шестьдесят верст от города, – плохой купец не знает договорных уложений наизусть! Посмотрели друг на друга. Станята хмыкнул, разлепил толстые губы:

      – А, никто и видел!

      Олекса воровато повел глазами, бросил хрипло:

      – Ладно, не бросать же… (Ай взять да отдать?.. Да и отдавать жаль, такой подарок!) Была не была! Заворачивай сани!

      Свели упиравшихся, всхрапывающих от запаха крови лошадей в снег. Завернули зверя в мешки, в сено, чтоб не капала кровь, завалили сверху. Лишь бы довезти до Малых Пестов, там уж можно и открыть – поди проверь, где били!

      Ночью Олекса вставал, подходил к возам, отогнал зарычавшую собаку. Под санями натекла теплая лужица. Крякнув, натужился, сдвинул воз, затоптал, закидал снегом. Так и береглись до Шелони, но бог миловал. Дальше уже везли закоченевшую тушу открыто, хвастались удачей – знай наших! Мужики прищелкивали языком, тыкали зверя кнутовищами:

      – Матерущий, беда!

      Один только вредный старик прищурился:

      – Далеко били? Цегой-то весь закоценел!

      – Дивья, не мало и стояли, сани поломалися! – ответил Олекса, отводя глаза.

      – Не эти ли?

      – Ну-ко, старче, отдай! – прикрикнул Станята. – Кажному тут ротись[2] да божись!

      И снова обошлось.

      Обошлось и с новгородской сторожей, те ничего не спросили, покосились только.

      И вот уже сани выбежали на простор, и весь Господин Великий Новгород открылся вдруг, праздничный под весенним солнцем, от Антониева монастыря на той стороне Волхова, от Зверинца и до далекого, теряющегося в весенней дымке Юрьева. И пригородные церкви, и посады, и бревенчатая стена острога, над которой главы и кресты, и грозные белокаменные стены Детинца, и золотоглавая София, сердце Новгорода, в ней же Спас Вседержитель со сжатой десницей. И пока не разогнется рука, дотоле стоять Великому Новгороду нерушимо.

      Вот и башня въезжая. С нависших стрельниц волглой, почерневшей городни[3] капала вода. От каменной стены башни отделился воротный сторож – грелся на солнце, не торопясь, подошел второй. Поздоровались.

      – Ай издалека?

      – Из немцев!

      – Цегой-то там раковорци, воевать не собралися?

      – Да к тому идет!

      – Вона, все в одно бают!

      Воткнув копье в снег, бегло осмотрел воз:

      – Товара не везешь ле? Мотри, какого зверя у князя украл! Шуткую… Проезжай, купечь!

      Гулко протопотав в сводах ворот, выехали на Легощую. И пошли терема новгородские, вырезные крыльца, висячие сени, крутые чешуйчатые кровли, крытые дубовой дранью, серые и цветные: зеленые, голубые, красные, – на иных сверкала даже позолота, – наполовину уже освобожденные от снега, с бахромами сверкающих сосулек на мохнатых свесах крыш и потоках. Там и сям, в коричнево-сером море бревенчатых строений, розовели каменные стены церквей и боярских палат. Улица была по-весеннему полна народу; овчинные шубы нараспашь, круглые шапки с ярким верхом лихо сдвинуты на ухо, цветные платы широко открывают румяные лица. Ремесленники и купцы, жонки посадские, боярышни, в крытых алым сукном епанечках, в цветных, мягких тимовых[4] сапожках, мальчишки, со свистом стайками шныряющие под ногами, пока кто-нибудь из старших не шуганет расшалившихся озорников. Кто за делом, кто и без дела, гуляючи, ради ясного дня и солнца приветного. Ревниво сравнивал Олекса наметанным глазом наряды своих горожан с иноземными, немецкими. Родные были ярче, цветистей, богаче головные уборы женщин, больше багреца и черлени, восточного пестрого тканья.

      Полозья саней, перескакивая через кучи оледенелого тающего снега, стучали по плахам тесовой мостовой, уже высыхающей кое-где на солнцепеке. Кони, ободрясь, тоже чуя конец пути, дружнее взяли.

      – Гони! – прикрикнул купец, и расписные сани понеслись, виляя из стороны в сторону, скользя по снегу и колотясь по мостовой. – Гони!

      Мужики и бабы, сторонясь от разбежавшихся

1

Выжля – охотничья собака.

2

Ротиться, ходить роте – клясться.

3

Городня – часть бревенчатой стены между двумя башнями.

4

Тим – род сафьяна (старин.).