Оборотень. Михаил Исаакович Ханин

я на сносях. Спросят, куда ребенка дела? Живьем заклюют. И хотела бы, да не могу. Не любая, говоришь? Вот за это поклон тебе низкий. Вот и имя созрело. Любкой ее назову.

      –А, как же с отчеством быть? В метрику надо и отца записать,– осторожно напомнила Лариса.

      –Отца-подлеца!– выкрикнула Клавка.– Вот суку Ганса и запишу. Может, у него совесть проснется и для дочери как-нибудь расстарается.

      –Не дури,– одернула ее баба Лукерья, разливая самогон в граненые стаканы,– девка и так с рождения проклята, так ты ей еще такое отчество хочешь дать. С таким отчеством далеко не уйдешь.

      Словно поняв, о чем идет речь, девочка заголосила, запищала тонким голосом, ее глаза наполнились слезами, и маленькие ручейки побежали по морщинистым щекам.

      –Наконец, хоть слезами разразилась,– скосив глаза на дочку, недовольным голосом произнесла Клава,– чего орешь, дура?

      –Зачем ты так?– укоризненным тоном остановила ее баба Лукерья,– это же дочка твоя, есть она хочет. К груди ее приложи.

      Клавка села с недовольным видом взяла ребенка на руки, расстегнула ворот ночной рубашки и придвинула ротик девочки к груди. Та моментально нашла сосок и стала жадно всасывать молоко, давясь и захлебываясь им.

      –Ишь, насос,– подобревшим голосом произнесла Клавка.

      –Вот, видишь,– умиротворенно улыбнулась Лариска,– ребенок, как ребенок. Вырастит-матери помощницей станет. Дочь всегда к матери ближе.

      –Как сказать,– откликнулась Клавка,– сын-то от любимого мужика, а эта от немчуры народилась. Вот и будет в него. Такой же сволочью.

      –Ладно, Клава,– наставительным тоном сказала баба Лукерья,– все от тебя зависит. В какой люльке закачаешь, такое дите и получишь. Хватит понапрасну злословить. Обратно все равно не засунешь. Родилась, надо растить. Я пью за твое и ее здоровье. Дай вам бог.

      Они протянули свои стаканы в Клавкину сторону, словно чокались с ней, выпили до дна и, поставив стаканы на стол, покрытый газетами, принялись за горячую картошку и сало.

      –Я сейчас сбегаю, огурчиков соленых из дома принесу,– объявила раскрасневшаяся от самогона Лариска, вставая из-за стола,– пировать, так пировать.

      Глава четвертая.

      Девочка, еще до рождения, проклятая своей матерью, росла хилой и болезненной. Даже врачи поражались тому, что после стольких самых различных детских и взрослых болезней она осталась живой.

      –Она живая энциклопедия заболеваний,– покачав головой, произнесла участковый терапевт, осматривая тощее тело ребенка,– все ребра наружу, словно ее из Освенцима привезли.

      –Это ее папаша Освенцемы строил,– со злостью пробурчала Клавдия,– нормальный ребенок уже давно бы концы отдал, а эта оборотень, семижильная. Ее никакая холера не берет.

      –Зачем же вы так?– укорила ее врач,– это же ваше дите, многие мечтают иметь, да не имеют.

      –У меня сын есть,– огрызнулась Клавдия,– мне его-то прокормить проблема.

      Терапевт пожала плечами, сочувственно вздохнула, выписала рецепт и протянула его Клавдии.

      –Будете