Те, кто питаются тенью. Лана Блейк

просто выдумала болезнь. Она позвала меня к себе, ласково улыбнулась, словно пытаясь приручить дикого зверька, и протянула булочку с вареньем. Я помню этот момент до мельчайших деталей.

      Запах был слишком резким. Липкая сладость с кислинкой ввинтилась в нос, ударила в мозг, и меня сразу замутило. Но воспитательница смотрела так, будто ждала от меня чуда. Осторожно, с замиранием сердца, я откусил крошечный кусочек. Проглотил. Сначала ничего. А потом мир резко накренился. Желудок сжался в судороге, в горле запершило, и я, шатаясь, побежал прочь. Меня вырвало у качелей, прямо на гравийную дорожку.

      Крики, суета, запах железа во рту. Воспитательница испуганно вскочила, что-то лепетала, а потом стремительно повела меня к маме, с которой ещё пять минут назад уверенно что-то обсуждала. Теперь же её лицо побледнело. Она растерянно смотрела то на меня, то на мою мать, и пыталась объяснить случившееся.

      Мама молча выслушала, а потом ровным голосом сказала:

      – Завтра он не придёт. У него будет болеть живот.

      Она была права. Вечером меня скрутило так, что я лежал, свернувшись калачиком, и даже не мог плакать. Боль разливалась по животу вязкой, тянущейся волной. Мама сидела рядом, гладила меня по волосам, давала отвары, что-то тихо напевала. Тогда я окончательно понял: я другой. Никогда не смогу есть то, что едят все остальные.

      После этого я стал учиться маскироваться. Научился подавлять рвотные позывы, если кто-то пытался меня угостить. Брал конфеты и прятал их в карман, чтобы потом незаметно выбросить или отдать. Почему-то взрослые всегда хотели меня накормить. Постепенно я понял, что запахи еды никуда не денутся. Они везде. В руках людей, в воздухе, даже в волосах. И мне оставалось только терпеть.

      Я не знал тогда, что впереди нас ждёт бесконечная дорога, и терпение станет моим самым ценным навыком.

      Но еда была не единственной моей странностью. С самого детства я замечал, что моё тело отличалось от других. Сначала это были мелочи: я быстрее бегал, дольше мог висеть на турнике, реже уставал. Но чем старше я становился, тем очевиднее становилась разница. Я был как бы… не таким, как все.

      Я был сильнее большинства детей. Легко мог сломать толстую ветку, тогда как другие мальчишки возились с ней по десять минут, не в силах даже сдвинуть её с места. Однажды, когда мне было около девяти лет, я поднял велосипед, перевернув его одной рукой. Мне даже не пришлось напрягаться. Реакция у меня была такой острой, что я ловил вещи, которые люди роняли, раньше, чем они сами понимали, что что-то упустили. Мне часто говорили: «Ты быстрый», «Ты ловкий», «Ты крепкий», – но никто не знал, насколько.

      Мой нюх был не просто хорошим – он был пугающе точным. Я чувствовал каждый запах до мельчайших оттенков. Сладкий – густой, липкий, с нотками карамели или цветов. Горький – терпкий, колючий, обволакивающий язык, даже если я не пробовал саму еду. Резкий запах разложения, даже если труп был далеко. Железистая нота свежей крови, смешанная с потом и страхом. Запахи не просто окружали