Горит камыш. Евгений Рудашевский

за вдовьим фондом была гулянка, и оттуда выскочил землекоп с наградным кайлом. Он набросился на школьников, и трое слегли в больницу с перебитыми ногами. Землекопа тогда успокоили друзья. Он ещё часа полтора веселился на гулянке, пока его не забрали. Могли бы забрать раньше, но участковый не захотел попасть под кайло и спрятался за трансформаторной будкой.

      Следы крови и раздолбанную колонку показали в новостях. Трансформаторную будку тоже показали. Участкового за ней уже не было, зато толпились местные. Покачивая головой, дохленький старичок говорил, что землекоп с кайлом вообще-то неплохой парень, раньше на людей не бросался, и его можно понять, ведь музыка гремела, и ладно бы хорошая, а гремела паскудная, колонку хотелось раздолбать многим, но духу хватило только у землекопа, и тут он молодец, но калечить школьникам ноги – это, конечно, зря.

      Андрей догадывался, что старые толстухи – не то чтобы старые, но толстухи, – вряд ли полезут драться, однако забава детей, вышагивающих по двору с садовой лопатой, им явно не понравилась.

      – Нельзя же так, когда там люди! – сказала одна.

      – Нельзя! – согласилась вторая. – Там люди, а они!..

      – Вот да.

      – И чем они занимаются?

      – Да какая разница, если столько горя!

      – Им бы всё шуточки. Копать – дело серьёзное.

      – Серьёзное!

      Малой напоминал о себе редкими всхлипами, но лопату не выпускал. Ждал, что брат на него посмотрит, и готовился притворно заплакать. Брат смотреть отказывался, и плакать не было смысла, к тому же руки в действительности болели несильно. Вот в лагере «Юный землекоп» они бы отваливались от боли, и плакать никто бы не разрешил. Андрей рассказывал, что там за всхлипы дают подзатыльник, а если не успел вовремя раскопать яму на нужную глубину, тебя оставляют в ней ночевать, и сиди по пояс в грязюке – сам виноват, что руки кривые. Только Андрей в «Юном землекопе» не был, Малой ему не верил и продолжал мечтать о поездке в лагерь. Может, следующим летом получится. После лагеря он весь двор перекопает, как Андрею не снилось, и ничуточки не устанет.

      – Мы точно? – спросил Малой. – Уже четыре раза мимо.

      – Ориентиры совпали, – отозвался Андрей.

      – Они и раньше совпали. И почему опять я? Давай ещё раз проверим.

      – Проверили. Копай.

      К толстухам прислушалась женщина из окна на втором этаже. В домашнем халате и с бигудями, она навалилась на подоконник, и Андрей узнал тётю одноклассника, с которым никогда особо не дружил, хотя пару раз бегал на пустырь за хлебозаводом. Тётя одноклассника неожиданно начала ругаться с толстухами, доказывая, что дети очень даже правильно поступают, что занимаются ерундой, летом им и заняться больше нечем, а то, что вокруг столько чужого горя, – не повод одеваться в глухой траур, ведь чужого горя всегда с избытком.

      – Мы живём, чтобы детям было хорошо! – крикнула тётя одноклассника.

      Её лицо скривилось, побагровело, а ещё она так высунулась из окна, что Андрей разглядел её пухлую грудь. Затаив дыхание, ждал, что полы халата разойдутся и грудь выползет целиком, ну или наполовину, но халат держался крепко, и Андрей разочарованно вздохнул.

      – Ты чего? – спросил Малой.

      – Надо уходить.

      – Почему?! Я глубоко! – Малой по локоть засунул руку в яму и подогнул кисть, чтобы рука вошла чуть глубже.

      – Потом ещё выкопаешь. Идём.

      – Куда?

      – По ориентирам.

      – Мы уже пять раз ходили!

      Женщины продолжали ругаться, и Андрей, забрав лопату, повёл брата к кустам. Знал, что у одной толстухи из забоя вернулся сын. Не хватало, чтобы тот выскочил во двор и принялся размахивать наградным кайлом, если у него есть наградное кайло, или чем-нибудь не менее грозным вроде пневматической лопаты или отбойного молотка. Добравшись до кустов, Андрей соврал Малому, что у тёти одноклассника от злости разошёлся халат и на подоконник вывалилась её гигантская грудь.

      – Настоящие дойки! – восхитился Андрей.

      Малой перестал жаловаться. Обернулся в надежде что-нибудь увидеть. Ничего не увидел, потому что Андрей затащил его в кусты. Малой решил, что брат всё выдумал, однако представил, как расскажет друзьям про дойки, и заискивающе попросил описать их поподробнее. Андрей, усмехнувшись, ответил, что Малой слишком мал для подробностей, и дёрнул его дальше, к дороге. Напоследок они услышали, как со второго этажа доносится срывающийся голос:

      – Мы живём для детей!

      Тётя одноклассника не сразу заметила, что братья убежали, а когда заметила, расстроилась. Хотела бы догнать, обнять, заодно угостить чем-нибудь сладким. Своих детей у неё не было. Обнимать и угощать она могла только чужих. Прокричала толстухам, что те хуже любой заразы, после чего захлопнула окно и задёрнула шторы. Отчасти из-за таких мегер тётя одноклассника и сделала аборт, хотя в первую очередь, конечно, из-за страха, что однажды придётся с прилюдными слезами хоронить ребёнка, как хоронили большинство матерей в Сугаклееве. После аборта она полюбила чужих детей,