Летучие мыши на колокольне. Эдит Кэролайн Риветт Лорак

быстро заканчивается. Не то, что некоторые из этих бесконечных вечеринок, где вы стоите на одной ноге и думаете, когда же сможете уйти. Мне нравится, когда на мероприятиях намечена чёткая цель».

      Брюс ухмыльнулся, и его тёмное, саркастичное лицо осветилось, когда он устроился в удобном кресле у камина. Был март, и вечера были холодными, так что тёплый, слегка ароматный воздух гостиной Сибиллы Эттлтон показался мужчине уютным после сырого воздуха снаружи.

      Рокингем подумал, что это хорошая комната, гостиная Сибиллы. Мирная, хорошо спроектированная, с высокими стульями и достаточным количеством пуфиков, чтобы мужчина о них мог не спотыкаться. И всё же это была женская комната, с её цветовой гаммой: бледно-серого, серебристого, сиреневого и тёмно-синего. Комната для общения, но не подходящее место для потягивания виски, как это делал сейчас нервный Брюс.

      Сибилла, изящная фигура в серебряном платье и короткой горностаевой накидке на плечах, закурила «Балканское собрание» и скорчила мужу гримасу.

      «Я так понимаю, похороны всё-таки заставили тебя пролить слезу, Брюс, – не из-за скорби по нашему дорогому усопшему брату, а из-за самодовольного сочувствия, что тебя заставили совершить страшное усилие и встать у могилы».

      Роберт Гренвилл, немного смущённый тоном голоса Сибиллы, решил, что шутливость – это то, что нужно в ответ. «Если это не необоснованное любопытство, то кто был заинтересованной стороной, так сказать? Похороненный, или как вы его там называете».

      ««Дорогой усопший» или «покойный оплакиваемый» – общепринятый термин», – ответил Брюс любезно. «В нашем случае это был молодой человек по имени Энтони Фелл – своего рода кузен, хотя я не могу сказать вам точную степень родства. Семейные разветвления всегда ускользают от меня. Однако этот парень появился из Австралии несколько месяцев назад – архитектор, сердечный человек. Он довольно неплохо справлялся, строя крупномасштабные блоки по принципу современного жилья, укомплектованные лучшими сантехническими средствами. К сожалению, он не справился с управлением в своей машине так же хорошо, как справлялся с управлением в своих рабочих квартирах. Слепо он спустился с Порлок-Хилл в тумане на прошлогодней гоночной модели – жёлтой спортивной машине, на которую мне было тошно смотреть. У него отказали тормоза как раз тогда, когда они были ему нужны позарез, и он перевернулся!» Он снова взял свой стакан и посмотрел в сторону тантала. «Вот так все и было, и мы похоронили то, что от него осталось, сегодня. Старый Нил пришёл шафером – очень мило с его стороны. Хотя, по-моему, это не очень благополучный день».

      «Жалкое дело», – трезво сказал Рокингем. «Фелл показал мне машину всего несколько дней назад, ворча о том, как он всегда сам её проверял. Кит, парень с двигателями, по его собственным оценкам».

      «Бедный молодой человек – и вы жалеете, что провёли несколько часов на похоронах», – вставила Элизабет Ли. Она сидела на сиреневом пуфике, согревая свои прекрасные стройные ноги в тёплом кедровом камине. Рыжеволосая, белокожая, с круглым лицом совсем юной девицы, Элизабет казалась подходящей для нимба и лютни, потому что она была похожа на ангелочка, когда выглядела задумчивой, как сейчас. «Умер в чужой стране, и некому пролить слезу. Если бы вы мне об этом сказали, я бы сама пришла и бросила лепестки роз на гроб».

      «И что хорошего это дало бы, Элиза?» – спросил Брюс. «Никс, и ты это знаешь. У нашей семьи, похоже, нет никакой выносливости. Все рано уходят из этого бренного мира, кроме Старого Солдата. Ему около ста, и он всё ещё полон сил. Кто-то сказал мне, что он купил ренту, когда ему было пятьдесят пять, и купил её дёшево, потому что у него было больное сердце. Компания, у которой он её купил, списала его как безнадежный долг. Они перестали надеяться, что он умрёт, и называют его Старым Солдатом. Ну, ты знаешь».

      «О, но когда-нибудь придет и его время», – вставила Сибилла. «Кто-то сказал мне на днях, что когда ты рождаешься, то только одно можно сказать о тебе с уверенностью, а именно, что ты умрёшь – когда-нибудь. Больше ничего нельзя сказать наверняка, кроме этого».

      «Весёлая мысль». Томас Берроуз молча сидел позади Сибиллы до этого момента, и звук его голоса заставил Брюса Эттлтона нахмуриться. Это был глубокий голос, и звучный, но Брюс бы сказал, что он звучал жирно, «вонял деньгами», потому что довольно тучный, с тяжёлой челюстью Берроуз определённо ни в чем не нуждался. «Хороший способ поприветствовать сына и наследника», – продолжал последний. «Вот ты, малыш, и ты готов к этому в один прекрасный день. Это всего лишь вопрос времени, не так ли?»

      «И самое прекрасное в том, что никто не знает, когда его время закончится», – произнесла Элизабет самым нежным голосом. Она не любила Берроуза, и это было одно из немногих общих качеств, которые ее объединяли с опекуном Брюсом Эттлтоном.

      «Поскользнулся, попал в занос, припадок, аневризма, обморок – и вот ты уже просто похоронен. Жизнь забавная штука», – добавила она, ее наивные голубые глаза пристально смотрели на богатого биржевого маклера.

      «Пища для червей», – жизнерадостно вставил Роберт Гренвилл. «Я говорю, веселые темы мы, кажется, обсуждаем. Вся плоть – трава, я знаю; но все же не стоит на этом зацикливаться».

      «Чтобы