Радиация сердца. Евгений Рудаков-Рудак

в том самом смысле, что способная я очень к любви настоящей, мама.

      – Шалава ты! Ну и где он теперь, Володька, тот, отец Ванькин родной?

      – А..а, не знай где. Может и убитый давно. Чего мне испить довелось, того здесь вы не испытали.

      – Куда уж нам здеся, в тылу. А с виду ты… так и ничего дочка. Снаружи, так для тебя вроде и войны не было. Не сравнить с нашими бабами.

      – Так я научилась марафет наводить, не хуже артистки, потом покажу. Ой, как многому научилась я на фронте, мама.

      Я теперь любого мужика, ну любого мне не надо, не то что голыми руками, одной правой ляжкой хильну, одним левым глазом моргну, – Нюра выгнула спину, даже грудь подпрыгнула, отставила правую ногу в сторону, качнула бедром и прищурила глаз. – Сыно… ок, иди к мамочке!

      Ваня с любопытством выглядывал из-за печки и не понимал, почему чужая тетка зовет его родную маму Марфу мамой, а его сыночком. А Нюра достала из фанерного чемодана что-то красное и развернула.

      – Ну, иди ко мне, сынок, ты что, не узнаёшь свою родную мамочку Нюрочку? Я тебе пальто новое привезла.

      Она встряхнула, расправила, и оказалось, что это ярко-красное зимнее пальто. Подошла и набросила на сына. Пальто было велико и свисало с худых плеч до пола.

      – Как оно тебе хорошо!., в аккурат на вырост. Года на три, а то и на все четыре хватит. Ну, поцелуй свою мамочку, сынок.

      Ваня растерялся от такой наглости незнакомой тётки, уронил пальто на пол и прошептал:

      – Ты тётька и всё, а мама моя, вот она! – он ткнул пальцем в живот маме Марфе. – И пальто это девчоночье, красное!

      Он прижался к маме Марфе, которая вытирала кончиком косынки глаза. Тетя Нюра тоже… хлюпнула носом и вздохнула.

      – Ваня, сыночек! Это всё война, она проклятая.

      Ты поймешь когда-нибудь. Смотри!

      Она высоко подбросила на ладони огромный, с кулак, голубоватый кусок сахара.

      – Это тебе. Бери, сынок, не боись. Я специально у продавщицы для тебя выбрала, побольше. Можешь сам хоть весь съесть.

      Ваня не удержался от соблазна – не каждый день перепадало такое, взял сахар и повернулся к маме Марфе.

      – Ма, а пускай дед Миша поколет его на самые маленькие кусочки, нам надолго хватит чай пить.

      – Мамочки! Тятька мой не родный живой!

      – И тятьку вспомнила, надо ж.

      – Не знаю, поймешь когда меня, мама.

      – Пойму я или не пойму… Ты Ване объяснить смоги, а я как-нибудь.

      – Пусть вырастет сначала. А где тятька? Я уже знаю, что он вернулся с фронту. Плохой он, сказали.

      – Ушел еще утром в райцентр, работу какую нито выпросить. Только в пастухи его берут. А какой он пастух, задыхается. Вся скотина разбежится.

      – Не имеют права не взять. Он же воевал!

      – В плену он был долго. А как освободили, так сразу в тюрьму отправили. Кто в плен попадал, тех, говорят, предателями народа посчитали. Он был такой больной, стоять не мог. Его в лагере узнал какой-то местный начальник, в одном полку начинали служить вместе, вот он и рассказал кому-то, что Михаил даже геройство какое-то в начале совершил и его к