Девять дней начала света.

во мне сразу. И не потому, что я больше ни на что не жаловалась (я и до этого не жаловалась, опасаясь нового нашествия докторов в наш дом), а по блеску в глазах, по вернувшемуся на моё лицо румянцу, по неуверенной пока ещё, но искренней улыбке. По всему тому, что и отличает живого человека от мёртвого. Наверное, сначала он боялся в это поверить, может быть, думал, что просто моё посттравматическое расстройство приняло иную форму, перетекло из депрессивной заторможенности в нервную возбудимость, но когда допытался до причины проснувшегося во мне интереса к окружающему миру, был готов на всё, лишь бы не дать ему снова угаснуть.

      Так почти сразу у меня появился первый телескоп. Переносной рефрактор на треноге, простой и понятный, без автоматического наведения, без ахроматических линз, без дополнительных окуляров, но начало моим астрономическим наблюдениям было положено. Теперь я не спала по ночам уже добровольно, зато днём проваливалась в такое беспробудное забытье, словно ни с какой бессонницей никогда и не была знакома. А, едва проснувшись, даже не дожидаясь пока Татьяна принесёт мне кофе, погружалась в изучение материалов о том небесном объекте, который наблюдала ночью. Интересующей меня информации, к счастью, хватало как в интернете, так и в цветных астрономических атласах, которые скупал для меня отец, так что я сполна могла удовлетворить внезапно вспыхнувшую жажду знаний. А она была похожа на помешательство. Такая необоримая и ненасытная, словно до сих пор внутри меня царил сосущий вакуум, только и ждущий возможности заполниться. И теперь, когда такая возможность появилась, он, как чёрная дыра (которые меня теперь тоже очень интересовали), поглощал всё, попавшее в зону его притяжения.

      Воспользовавшись этим, отец наконец-то поднял тему возобновления моего среднего образования. О возвращении в гимназию не могло быть и речи, я бы просто не выдержала несколько часов кряду в её плотных стенах под массивными потолочными перекрытиями, поэтому целый штат репетиторов по разным предметам стал приходить к нам домой. И среди них – по моей особой просьбе – преподаватель астрофизики. Им оказался молодой мужчина, самой что ни на есть учёной наружности. Ухоженная бородка клинышком, очки в тонкой оправе, внимательные глаза за ними, безупречно вежливая и полная внутреннего достоинства манера держаться, даже имя и отчество – Константин Эдуардович, совсем как у Циолковского, – говорили о его глубокой причастности к миру сложных наук. Меня Константин Эдуардович повергал в безграничный трепет и преклонение, что, впрочем, не мешало нам довольно легко общаться, тем более, что уже на втором занятии он попросил называть его просто Костей. И с помощью Кости я осваивала то, чего, при всей своей увлечённости, не тянула самостоятельно. В основном это были сложные формулы масс и расстояний, химический состав небесных тел и взаимодействие их материй, но говорили мы и о вещах попроще. О теориях, ещё не подтверждённых официальной наукой, но от этого не менее интересных. Об именитых астрофизиках, их открытиях