Мы из стройбата. Юлиан Калвер

отшатнувшись от него, наклонил голову влево, и сержант продолжил кричать в приближенное к нему ухо левое:

      – Я тебе сказал запи-и-иши, и точка!

      Прапор передёрнул голову на правое плечо, ну как вылитый китайский божок.

      – Зап-пп-пиши!

      – Погоди, погоди! Ты сказал, запетуши? Кого запетушить? – не понял тезиса как-то враз очнувшийся Петя. – Алё, Самец! Ты кого запетушить предлагаешь? Его? – Петя потрогал куска за пуговицу на кителе.

      Кусок насторожился. Очень насторожился.

      – Не гони гусей! – он попытался рывком освободить рукав, – никого я записывать не буду!

      – Я сказал запи-иши Пруна, и т-точка! – добавил громкости и угрозы в голос сержант и скомкал кусковский рукав. – К-кто тут нач-чальник?

      – А? Хто тут начальник? – окончательно отошёл от медитации Петя и, не ожидая ответа, с размаху зарядил кулаком прапорщику в ухо, сбив на землю его генеральского покроя фуражку.

      Сержант не отстал от Пети и незамедлительно врезал куску подзатыльник. Тот жалобно ойкнул, заорал: «Мабута пьяная!» – и попытался было убежать, но мабуты его поймали и принялись отчаянно, размахиваясь из-за головы, лупить, насколько это мероприятие доступно смертельно пьяным людям.

      Кантование куска представляло из себя довольно весёлое и поучительное зрелище. Весь сборный пункт слетелся поглазеть и поподбадривать трудящихся над исправлением осанки прапорщика мабутов Самца и Петю, но зрелище, ко всеобщему сожалению, скоро закончилось – выбежавшие на шум из штаба офицеры с огромным трудом оттащили обезумевших от азарта стройбатовцев от почти не пострадавшего, но изрядно вывалянного в пыли и плевках куска.

      – Если б вы вовремя не подоспели, я бы их поубивал, да! – заявил кусок оторопевшему от таких слов красному майору, – мабута поганая!

      – А ты не мабута? – спросил майор.

      – У меня уже рапорт на перевод в вэ-вэ подписан, – гордо сказал кусок, – зря только новую чёрную фуражку себе пошил. А где она?

      Он потрогал себя за голову, выкатил колесом грудь и огляделся. Его сбитая Петей фуражка валялась вблизи. Когда спасённый прапор, прихрамывая, пошел хоть и нетвёрдой, но походкой победителя к фуражке, чтобы ее поднять, его вызывающий, наглый вид заставил утихшего было Петю обезуметь повторно. Он дико завизжал, вырвался из рук офицеров, налетел, как орёл, на нагнувшегося за фуражкой куска, сбил его с ног и, не уделив более поверженному, сразу потерявшему петушиный вид, подтянувшему колени к груди и закрывшему руками голову прапорщику никакого внимания, с пьяным остервенением принялся топтать, буцать и гоняться за фуражкой, что-то мажорное напевая себе под нос и поминутно в неё плюя.

      Из штаба к от души навеселившейся толпе подбежал майор Лемешев и, перекрикивая шум, закричал:

      – Всё, всё, концерт окончен! Всем строиться по своим командам и готовиться к отправке! Строиться, я сказал! Старшие команд, за мной! На совещание… – вдруг он замер и добавил, после трёхсекундного разглядывания неуклюже поднимавшегося на ноги куска. – Мама родная! И это командир.