Я отвечаю за все. Юрий Герман

Но уже в марте в институте появились новые профессора: один прихрамывающий, с тиком – его жестоко искалечило под Нарвой, другой быстрый, шустрый, как выяснилось впоследствии, тяжелый сердечник, профессор Коновалов. И Нисевич и Коновалов своими лекциями подтвердили правоту Саиняна. Но Вагаршак вовсе не радовался. Он огорчался тому, что был прав.

      И Нисевич и Коновалов сразу оценили Саиняна.

      У него была дьявольская энергия, у этого немногословного, даже тихого с виду студента. И исступленное чувство врачебного долга. Нет, он совершенно не был сентиментален, он всего только отвечал за все будущее советской медицины. Только всего. Не больше, но и не меньше.

      Ни от кого другого он этого не требовал, хотя и помогал всем без исключения, но от Любы требовал. Жестоко, неумолимо, «бесчеловечно», – возмущалась она.

      Он невесело спрашивал:

      – Ты мне не веришь?

      Голос у него был мягкий, глаза сочувствовали ей, но он ничего не мог с собой поделать, он не мог не требовать.

      – Подумай о войне, – просил он.

      – Но мы же не на войне.

      – Мы как на войне, дорогая, но здесь нужно быть еще честнее, чем на самой войне. Там легче, там обстоятельства, которых здесь нет. Но мы тут обязаны их видеть, эти обстоятельства…

      – Я – тупая, Вагаршак.

      – Нисколько! – обижался он. – Ты легко утомляешься. И сдаешься. Ты неорганизованная еще…

      – Я тебе противна?

      – Ты ленивая девочка, – утверждал он. – Но еще не все потеряно…

      И улыбался – светло и остро.

      – Я этого не потерплю. Я буду бороться с твоей леностью и с тем, что ты не любопытна, всеми средствами. Вплоть до жестокостей. Я перекую твой характер. Учись на моих глазах!

      Они занимались теперь вдвоем, вернее, занималась она, а Вагаршак читал книги, какие-то записки, которые ему давали оба новых военных профессора, печально посвистывал, глядя в мутное окно своего запечного жилья. Если случалось «сырье», Люба варила суп, он же и второе. Вдвоем им было легко и весело, с каждым днем, с каждым часом она все больше, все глубже и серьезнее любила этого длиннорукого, то медленного, а то вдруг исполненного бешеной энергии странного взрослого мальчика, юношу-мужчину, который ни с того ни с сего начинал ей рассказывать истории о повадках дельфинов, или о муравьеде, или о летучей мыши. Глаза его при этом вспыхивали, все ему было интересно, этому Вагаршаку, все казалось еще непонятным или не до конца понятным, он умел радостно удивляться и однажды так рассказал ей о скрытых силах человеческого организма, о его резервах и возможностях, что она – медичка, и неглупая, – просто ахнула.

      – Знаешь, прямо Гомер! – сказала она.

      – Да, величественно! – ответил он, улыбаясь черными глазами потому, что ей понравилось его повествование. – Но надо научиться по-настоящему командовать этими резервами сил. Мы еще совсем темные ребята в этой области.

      – Послушай, из меня получится врач? – спросила она его однажды.

      – А