И стрелы пролетают мимо. Ирина Ироника

так все хозяйство на мне, а тут еще милиционеры придут – натопчут, нагрубят. Пусть убирается воровка, а я уж как-нибудь переживу.

      – Надежда Петровна, если вам нужна будет какая-либо помощь, то непременно обращайтесь ко мне, в любое время – днем или ночью. Супруга моя на курорт подалась, а я один дома кукую, да бессонницей маюсь.

      – Спасибо, Владимир Каевич. Непременно! Непременно! Мы, женщины, должны держаться сильных мужчин в такое непростое время, будучи окруженными волками в овечьих шкурах. Спасибо, спасибо вам, мой дорогой, – кокетливо произнесла мама.

      Все это время маленькая Алиса никак не могла понять, от чего так побледнела добрая нянюшка и почему она так крепко сжимает ее в своих объятиях.

      – Все хорошо, девочка моя, все будет хорошо, – шептала Ольга Валентиновна, целуя Алису и орошая ее своими слезами.

      – Довольно лобызаться, – раздался резкий мамин голос и немного растрепанная, но от того еще более прекрасная, она вплыла в комнату. Властно сложив руки на груди и ритмично стуча каблуками домашних туфель, она принялась ходить из стороны в сторону.

      – Надежда Петровна, девочку пожалейте. Она же с самого рождения других рук, окромя моих и не знала. Я же ее, словно доченьку свою растила, всю душу в нее вкладывала. Уж скоро три года будет, как ее крохотной из роддома принесли, да я к вам жить переехала, – еще горше заплакала Ольга Валентиновна.

      – То есть ты хочешь сказать, что я не люблю свою дочь? – сузила глаза мама и ее ярко-нарумяненное лицо побелело.

      В этот момент Алиса отчетливо поняла, что больше никогда не увидит свою нянюшку, и, страдая от бессилия и невозможности хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию, зашлась в истерическом припадке.

      ***

      – Алиса, ты как? – услышала она обеспокоенный голос Артура и открыла глаза. Перед ней предстала все та же комната с тахтой, креслом и шкафом, заполненным, как она уже знала, одинаковыми коричневыми платьями. Ее глаза были мокрыми от слез, а по солнечному сплетению расползалось страшное чувство опустошения и безысходности, словно в ее груди образовалась черная дыра, засасывающая девушку в свои холодные недра.

      – Странно, но я совсем не помню Ольгу Валентиновну. У меня было много нянь, но ни одна из них не задерживалась надолго. Мамуля говорила, что в детстве у меня был несносный характер, и они сбегали, не выдерживая моих истерик. Мамочка жаловалась, что выбивалась из сил, заботясь обо мне: переживала и не спала ночами. Теперь я вижу, что отчасти ее слова были правдой – по ночам она, действительно, не спала, но совсем по другой причине.

      Алиса надолго замолчала, а потом тихо добавила, глядя на свои руки:

      – Знаешь, наверное, сейчас в это трудно поверить, но в детстве я была очень некрасивой: угловатой, беззубой и с жиденькими волосами. Я все время что-то задевала и роняла, и выглядела как настоящая оборванка. Меня одевали в нарядные, отутюженные платья, а я их мяла и пачкала, умудряясь порвать пришитые на заказ рюшки и оборки. Я носила лишь белое, потому что мамуля считала, что любой другой цвет делал меня еще бледнее, и няни переодевали меня