Сквозь сумрачные дни. Стихотворения 1994 года. Мурат Тюлеев

ion>

      «Был день. Того, что он прошёл…»

      Был день. Того, что он прошёл,

      совсем не жаль. Душа мертва.

      Я сетью авантюр оплёл

      свою судьбу. Была черства

      фортуна. И ее фригидность,

      увы, не сон, но очевидность.

      Был я. Того, что умер я,

      тебе не жаль. Ты – далеко.

      И отчуждённости змея

      укус искусно и легко

      нам нанесла. Мы умираем.

      Мы с наслажденьем умираем!

      Мы были. Ныне это быль.

      Цветных портретов красоту

      покрыла шёлковая пыль.

      И я швыряю в пустоту

      Свои стихи, как позывные,

      в миры холодные иные.

      Зависть

      Прости меня, Господь, я позавидовал!

      Впервые в жизни было так со мной.

      С гримасой жуткой, до сих пор невиданной,

      бродил я отрешённо день-деньской.

      Не чья-то слава громкая и дерзкая,

      не чьи-то в пухлом золоте тома

      и не моя безвестность безнадежная

      меня лишили здравого ума.

      Она сказала: «Лермонтовы, Пушкины

      и этот ваш почтенный Пастернак —

      такая заумь! Как вы обнаружили

      в них прелесть – не пойму никак!»

      Я возражал ей, кукле обесцвеченной,

      спросил о предпочтении в стихах,

      и рот её, помадой изувеченный,

      вещал о поцелуях и цветах.

      Когда ж ресурс её недолгой памяти

      исчерпан был, она взяла тетрадь

      и, разбросав записочки по скатерти,

      с завидным рвеньем принялась читать.

      Потом ушла. Но образец «поэзии»

      оставила. Наверно, мне в пример.

      И я, как будто дела нет полезнее,

      вчитался, как влюбленный пионер.

      Тетрадь была, пардон, полна дебильности,

      пародий на любовные стихи.

      Безумным гейзером любвеобильности

      в меня хлестала жижа чепухи.

      Сей аноним и завладел всем разумом

      моей малышки. В чем её вина,

      когда для многих взрослых нету разницы

      во вкусе бормотухи и вина?

      И в чём моя вина, коль зависть чёрная

      к неведомым писакам доняла,

      когда в любимом сердце чушь заборная

      над истинным богатством верх взяла?

      Не будет лета

      По круче туч добравшись до зенита,

      упало солнце, вдребезги разбившись.

      Не будет больше лета! Карта бита,

      и я умру, ни страстью не разжившись.

      Меня забудут пыльные кварталы,

      где я вдыхал таинственность начала,

      и больше в ослепительные балы

      не брошусь со старинного причала.

      Архивы века денут моё имя —

      Не всё ль равно куда? Вот так со злобы

      пинают время в высохшее вымя

      при жизни никудышные микробы.

      Но я не стану подтверждать никчемность,

      читая манифесты над могилой.

      Познал я слов высоких эфемерность,

      посмертной славы жажда поостыла.

      О соответствии

      Ты некрасива! Да, ты некрасива

      и даже не мила, не хороша,

      но о твоей особости спесиво

      повсюду бьёт в набат твоя душа.

      Ты хочешь совместить в себе двух сразу:

      кокетку и властительницу грёз,

      ты исполняешь роли по заказу,

      и от твоей игры знобит мороз.

      Теперь в тебе одной опроверженье

      дурацкое поверие нашло:

      мол, кто снаружи просто загляденье —

      в душе урод и бука, как назло.

      И значит, неприметная наружность —

      залог душевных данных. Вот те на!

      Твоя гнилая внутренняя сущность

      на ведьмином лице отражена.

      Я видел сам

      Сочти за дурака, я видел сам:

      по улице бежал универсам.

      Витрин глаза, от бега ошалев,

      старушек отразили вместо дев.

      Среди последних был ажиотаж:

      одна вошла