Шаг сквозь тень. Томаш Кенч

Это лишь вопрос свободы, хотя о какой свободе вообще идет речь? Многие себе ни каких вопросов не ставят, а просто жмут на курок. Пиф-паф! Вот стрельба и стоит повсюду, от Южного Техаса до Северной Дакоты.

      Мой начальник, а по совместительству мой дядя, – Майкл. Прожил в Лос-Анджелесе больше тридцати лет. Он перебрался сюда из Куинс, что в Нью-Йорке, еще до моего рождения, за несколько лет до того, как моя мамаша Нора (урожденная Беннетт), родом из городка Боулинг Грин – его сестра, сошлась с одним чудиком ирландцем, моим папашей Дойлом, и залетела. Так на свет появился я, Бадди Дэйруин. Уже двадцать семь лет я живу на белом свете, но я вам зуб даю, что если бы у меня под дулом пистолета выпытывали подробности всей моей жизни, едва бы набралась дюжина дней, о которых я мог вспомнить. Все дело в том, что я не помещаюсь в сутки; бывает встанешь, почистишь зубы и выпьешь чашку кофе, смотришь на часы – полдень. Настоящее проклятье. И если учесть, что я здоров как бык и у врача-то бывал всего дважды, и то по пустякам, можно сказать, что ускоренный ход времени – это единственная моя болезнь, приобретшая хроническую форму. Но жаловаться я не стану, ведь в жизни есть вещи и похуже.

      Несколько лет назад моего дядю стали с ног до головы покрывать красные пятна, которые зудели и не давали ему покоя. Я не помню, как называется эта дрянь: какой-то дерматит или что-то вроде этого. Из-за нее Майкл становился похож на черта, все время красный, ужасно вспыльчивый; в ушах и за ними – белые сухие струпья, словно засохшая мыльная пена; он все сидит да скребет свои ноги, царапая брюки, а ногти издают довольно гадкий звук, будто древоточец жук подтачивает ножку стула. Лицо Майкла все пунцовое от выпивки и вообще… Я испытывал к нему одновременно и сострадание и брезгливое чувство.

      Дела в последние годы идут ни шатко ни валко… Да что душой кривить, мы с Майклом едва сводим концы с концами. Я не лезу в денежные дела Майкла, знаю только, что они из рук вон плохи. Дядя открыл частное сыскное агенство еще в конце 80-х. На частных детективов всем было плевать уже лет двадцать как – всем кроме Майкла, ведь во всяком деле есть идеалисты. Когда дядя открывал его, он наверняка воображал себя кем-то вроде Сэма Спэйда или Марка МакФерсона, не представляя того, что он четверть века будет искать убежавших от жены к любовнице, кроликов или ворованных собак. Бедный старый Майкл. Когда я решил во что бы то ни стало уехать из Нью-Йорка, я первым делом позвонил дяде. Меня на это надоумила моя мамаша, глядя на то, как мы с отцом собачимся. Изо дня в день. Мамашу это стильно угнетало, потому что она любила нас обоих. Она дала мне телефон дяди. Долго старика уговаривать не пришлось. Характера он конечно был скверного, еще до своих проблем с кожей, но всё же было в нем что-то и хорошее. Он долго слушал мои бредни на том конце провода, а затем возьми да и скажи: «Валяй, Бадди. Можешь приезжать, найдется тебе местечко».

      Настоящее дело с тех пор как я здесь поселился у нас