Когда цветёт миндаль. Вероника Гришина

цену за то, что могла слышать голоса трав и деревьев. Но порой сердце её сжималось от тихой боли – боли, что никто из людей не разделит её песню, не увидит в ней ничего, кроме странности.

      Солнце поднималось выше, мягко рассеивая туман, и горы, окружавшие её, казались теперь менее суровыми, будто природа стремилась утешить её в этом уединении. Сон-а знала: лес был её домом, её другом, её прибежищем. И всё же где-то в глубине души теплилась мысль, что даже в этой тишине её путь может измениться – не сегодня, но скоро, под этими цветущими ветвями, что хранили её печаль и её надежду.

      Тропа, протоптанная её шагами за долгие годы одиночества, вела Сон-а дальше, к ручью, чьи воды журчали тихо и ласково, словно напевая ей в ответ. Солнце уже поднялось выше, пробиваясь сквозь густые кроны миндальных деревьев, и золотистые блики играли на влажной траве, создавая вокруг неё мир, полный света и хрупкого покоя. Она шла, ощущая под ногами мягкую землю, и каждый шаг казался ей частью этой древней мелодии, что звучала в её сердце с самого детства.

      Но внезапно её взгляд замер. У самого ручья, где прозрачные струи омывали гладкие камни, лежала тёмная фигура – неподвижная, словно сломанная ветвь, отброшенная ветром. Сон-а остановилась, и в груди её что-то сжалось, будто невидимая рука стиснула сердце. Это был человек, мужчина, чьи короткие тёмные волосы беспорядочно спадали на лоб, покрытый грязью и кровью. Одежда его, некогда добротная, висела лохмотьями, пропитанная влагой и следами жестокой судьбы, что привела его сюда.

      Она сделала шаг вперёд, осторожный и лёгкий, словно боялась нарушить тишину, что окружала его. Глаза её, привыкшие видеть жизнь в каждом листке и каждом существе, теперь вглядывались в него с тревогой и состраданием. Кто он? Откуда пришёл? И почему лес, её верный хранитель, молчал, принимая этого чужака так безмолвно и печально? Сон-а опустилась на колени рядом, её пальцы дрогнули, коснувшись горячего лба незнакомца. Он вздрогнул, едва заметно, и на миг приоткрыл глаза – тёмные, затуманенные болью, – прежде чем вновь погрузиться в забытьё.

      Сердце её забилось быстрее, и в этом ритме смешались тревога и странное чувство ответственности, будто лес сам доверил ей эту жизнь. Она медленно раскрыла корзину, доставая чистую ткань и остатки родниковой воды, что ещё хранила прохладу утра. Её движения были размеренными, почти священными, словно каждое из них несло в себе частицу её собственной души. Смывая кровь с его лица, она ощущала тепло его кожи, такое чужое и в то же время живое, что пробуждало в ней давно забытое волнение.

      Тихо, почти неосознанно, Сон-а начала напевать. Голос её, мягкий и текучий, как воды ручья, вплетался в шелест листвы и журчание струй. Это была та самая песня, что звучала для лисёнка, но теперь в ней прибавилась новая нота – тонкая, едва уловимая тревога, смешанная с надеждой. Слова, древние и простые, лились из её уст, словно молитва к духам леса:

      – Пусть боль уйдёт, как тень под солнцем, пусть жизнь вернётся, как цветы весной…

      Она промывала