Не пойман – не тень. Алексей Небоходов

это изменило? Но что-то в его поведении изменилось. Вежливость осталась, но исчезла близость. Вместо дружбы – выверенный тон, как между двумя фигурами, которые были когда-то людьми.

      Глебов. Нервный, суетливый, но вдруг – собранный, холодный, точный. Антон никогда не умел скрывать презрение, но на похоронах в его взгляде было нечто большее. Он будто наслаждался тем, что увидел Воронина уязвимым. Словно ждал этого. Или знал. Вряд ли он мог доказать что-то конкретное, но ощущение того, что Воронин потерял контроль, очевидно доставляло ему удовольствие. Не из мстительности – из зависти.

      Лукина. Обычно сдержанная, почти холодная в повседневных вопросах, но на церемонии – внимательная, пристальная. Он заметил, как она смотрела, не поднимая глаз напрямую, но следя. Словно фиксировала каждое его движение, чтобы сложить из них нечто большее, чем просто поведение преподавателя, скорбящего по коллеге. Он почувствовал, как её ум работает – не по-женски, не эмоционально, а аналитически. Как следователь, собирающий показания.

      И, наконец, Диана. Самая опасная из всех. Потому что она не смотрела. Она молчала. Не писала. Не звонила. Как будто исчезла. И именно это пугало. Диана никогда не была тенью. Она всегда проявлялась резко – сообщением, голосом, телом. А теперь – тишина. Стало ясно: она что-то почувствовала. Женская интуиция или логика – неважно. Но её исчезновение означало только одно: она обрабатывает информацию. Воронин знал, как такие женщины действуют. Они не бросают обвинений. Они дожидаются момента, когда их появление будет максимально разрушительным.

      Он отставил бокал, потер виски. Мелькнула мысль – быстрая, как укол: а вдруг кто-то из них? Кто-то из этих четверых. Алла была не конфликтным человеком, она не могла ни с кем перейти границу, которая вызывала бы в ком-то такую ярость. Но кто-то мог увидеть в ней препятствие. Или инструмент. Или просто слабое звено, через которое можно задеть его.

      «Кому могла понадобиться её смерть?» – спросил он себя почти вслух. Это был не риторический вопрос, а начало внутреннего допроса.

      Не Ремезов. Слишком мягкий, слишком разрушенный. Если он что-то и чувствовал – то боль. Обиду. Но не желание мстить. Он не способен на насилие – даже в мыслях.

      Глебов? Возможно. Зависть – сильная мотивация. Особенно, если он случайно узнал. Услышал. Или увидел. Случайный жест, взгляд, прикосновение. Алла никогда не была неосторожна, но Глебов искал слабости. Он чувствовал их кожей. А если он знал… мог ли он пойти на это? Сам? Вряд ли. Но сказать кому-то. Навести. Подтолкнуть.

      Лукина? Нет. Она не из тех, кто действует из ревности или осуждения. Но если она тоже что-то заподозрила, она могла рассказать. Не ради мести. Из принципа. Если для неё связь преподавателя с подчинённой – это этическое преступление, она могла счесть нужным раскрыть это. Не зная, что будет дальше.

      Диана… Вот тут всё сложнее. Она была непредсказуемой. Эмоциональной. И очень внимательной. Умела в нужный момент не только промолчать, но и задать нужный вопрос. Вспомнил, как в последний раз она спросила: «Ты только