«Друг мой, враг мой…». Эдвард Радзинский

крохотная дверца – входить, точнее, заползать в нее пришлось пригнувшись.

      Здесь в двух комнатушках ютился Петроградский комитет партии большевиков. Шло совещание главных сил нашей недобитой партии. Двое весьма непрезентабельного вида молодых людей сидели за дощатым столом президиума, украшенным всевозможными чернильными кляксами и длинной надписью «Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Лассаль».

      Это и были руководители петроградцев – Шляпников и Залуцкий. Аккуратненький Молотов тотчас подсел к ним за стол – в президиум заседания. Главным в тройке явно был Шляпников.

      Он уже посидел в тюрьмах, пожил в эмиграции, являлся, кажется, членом Французской социалистической партии. Единственный из тройки он знал европейские языки. Однако по-русски говорил с простонародным волжским акцентом. По виду – типичный рабочий, носил, как Молотов, косоворотку и пышные усы мастерового.

      Он важно пригласил меня подсесть к ним. Я сел за стол.

      Напротив нас на стульях и подоконнике разместились десятка полтора человек – весь оставшийся на свободе актив партии.

      Сразу перешли к обсуждению плана действий. Я прочел письмо Ильича, но обговорить его не успели. Помню, вбежал человек, выкрикнул:

      – Товарищи! Павловский полк восстал! – Торопливо начал объяснять: – Гвардейцам приказали разогнать демонстрацию, они отказались!

      Но его уже не слушали. Восстали солдаты! Мать родная, да это же она – Революция! Все опрометью бросились на улицу, орали «ура!».

      Мы добежали до Конюшенной площади.

      Там, окруженная гвардейцами-преображенцами, стояла толпа гвардейцев-павловцев. В Павловский гвардейский полк по традиции должны были набираться курносые, малорослые, похожие на императора Павла мужчины, в отличие от Преображенского полка, куда со времен Петра брали только рослых и прямоносых. Но все это было прежде.

      Теперь резервистов набрали с бору по сосенке, и там и тут встречались курносые и прямоносые, маленькие и высокие. Но дух безумного императора остался в Павловском полку. Волнения начались у них первых.

      Офицер-преображенец вяло уговаривал толпу павловцев вернуться в казармы, уныло грозил расправой.

      Испуганные, очумелые солдатские лица. Но в казарму не идут. Топчутся, выкрикивают:

      – Мы за свободу. Нет у вас, ваше благородие, такого разрешения, чтоб в народ стрелять! Не хотим!

      Вокруг уже собралась огромная толпа зевак. Из толпы я услышал:

      – За священником послали «к Пушкину»… Чтоб усовестил.

      (Совсем рядом была церковь, где отпевали убитого Пушкина.)

      Я подумал: сейчас батюшка придет, уговорит разойтись. И потеряем такое!

      Но повезло. В этот самый решительный момент подлетел в коляске полковой начальник – полковник. Стал лицом к павловцам. И матерком их! Заорал:

      – Я вам покажу, как бунтовать, мерзавцы, так вас разэтак! – И опять матерком.

      Я его лица