«Друг мой, враг мой…». Эдвард Радзинский

стонала в темноте… Сзади над ней навис Коба… И его бешеный шепот:

      – Уйди, уйди, говорю!

      Я вышел на улицу.

      Но все же счел нужным его дождаться. Вернулся в его комнату.

      Пришел он после полуночи, хмельной, веселый. Бежать со мной опять отказался:

      – Буду ждать.

      – Чего?

      – У моря погоды! Отчего-то чую, она изменится. Стражник у меня уже поменялся. Хороший мужик, предупредительный, может, тоже… чует. Теперь могу делать, едри их мать, что хочу, – рыбачить, охотится. На днях он меня к вам в Монастырское повезет. Книжек наберу, соскучился по книгам.

      Я понял: лежащий лицом к стене, обреченный Коба – это было представление. Он просто хотел, чтоб я давал ему деньги.

      Но новый Коба, ненавидящий обманувший его мир, был правдой…

      Уже после моего побега Коба переехал к Перепрыгиным – в пристройку…

      Потом я слышал, что в Курейке у него родился сын от той девицы… Нищая изба Перепрыгиных не дожила – развалилась. А вот та, первая изба на самом берегу реки, в которой я его навещал, сохранилась. Через тридцать с небольшим лет над ней был воздвигнут великолепный павильон. Рядом с ним бронзовый молодой Коба смотрел на свое жалкое прошлое.

      Его дьявольская интуиция! Уже в мое отсутствие ситуация начала стремительно меняться. Жестокие поражения русской армии вызывали ужас, отчаяние по всей стране. Но у нас, ссыльных только счастливые улыбки. Это было наше, партийное: «Чем хуже в стране, тем лучше для дела Революции». Вскоре даже здесь, на краю света появились калеки, мрачные, усталые, привыкшие убивать и отвыкшие работать. Но Молох требовал новых жертв. Началась мобилизация в армию среди ссыльных. Каменеву, Муралову и прочим большевикам службу в армии не доверили, но Кобу призвали. Думаю, здесь, на его беду, сыграли роль его былые отношения с полицией.

      Везли его через Монастырское. Вышли встречать все сидевшие большевики. Он сказал, прощаясь, Каменеву:

      – Не поминайте лихом. Чую, с фронта не вернусь!

      Повезли моего друга по реке, потом по бесконечной тундре. Как он потом сам рассказывал, везли полтора месяца. В самом конце 1916 года, измученного, полузамерзшего, привезли в Красноярск на медицинскую комиссию. Но его спасла от армии высохшая рука.

      Будущего генералиссимуса и Верховного главнокомандующего самой могущественной в мире армии признали негодным к военной службе.

      Толстяк посылает апостолов

      В это время я прибыл в Европу. Мой побег и путешествие по России с фальшивыми паспортами – длинная эпопея, ее пропускаю.

      Я очутился в тихой Швеции, в мирном, уютном Стокгольме.

      Здесь меня встретили. Оказалось, помогали не только мне. В это же время из множества ссылок было организовано бегство членов русских революционных партий. За всеми этими удачными побегами, как оказалось, стоял один человек…

      Два дня я отдыхал в крохотной гостинице рядом с чудесным парком. На третий