Мелодия первой любви. Анна Зимова

И это только на сегодняшний день, 29 августа. А конкурс ещё только через два месяца.

      Горькая ирония в том, что из всего этого списка мне нравится один лишь Рахманинов. В прелюдии я чётко ощущаю пульсацию жизни, подлинный нерв. И как бы мама ни убеждала меня: «Марши Грига не менее красивы», – я отстояла Рахманинова: или он, или я не знаю, что я… Правда, уже очень скоро я пожалела о своем решении. Если честно, соблазнил меня на Рахманинова современный пианист-виртуоз. Для людей в музыке он светило. Когда я услышала Пятую в его исполнении, я влюбилась безоговорочно и навсегда. Не в самого гения, конечно, а в его игру. Но чем больше я третировала свой «Красный Октябрь», тем больше понимала, что до маэстро мне не просто далеко, а… Как он добивается такой рваности, такой пульсации? Нам же, человекам, даны, по большому счёту, одинаковые конечности. Почему мои не способны на такое? Я смотрела на его пальцы. Это просто колибри какие-то. Мелькают так быстро, что кажется, что изображение зависло. А звук? Я потела в буквальном смысле, но не выдавала даже половину его энергетики. У меня не пальцы, а ленивые, неповоротливые, бракованные сосиски. Но от Пятой прелюдии не отказалась. Я её штурмую понемногу.

      Мама спросила, о чем я задумалась, и я заиграла. Теперь Шопена. Он усыпляющий. Шопен убаюкивал: меня будто качали волны. Мелкие такие, скорее, рябь. Лишь изредка синкопа или нажатие педали. Шопен очень монотонный, очень правильный. Эти волны будто обещают шторм, но его всё так и нет, и тебя будто несёт плавным потоком, и вроде особо от тебя ничего и не зависит. Кое-как дожевала и Шопена. Теперь нужно было свернуть репетицию чётко и быстро, пока мама не попросила сыграть ей и Баха. Бах вообще нудятина. Монстр идеальности. Он сух и выхолощен, как математическая формула. Я не чувствую от него вообще никакого волнения, играешь, как задачку решаешь. Но не исполнить Баха на выпускном концерте – это пойти против системы. Бах в музыкалке – всему голова, он основа основ. Ему молятся, его портрету кланяются. Преподаватель даже говорит о нём с придыханием: Баххх… Баха просто нужно исполнить на экзамене, нужно уважить.

      Но чтобы избежать Баха на ночь, я сказала маме:

      – Знаешь, что-то голова болит.

      Приём примитивный, и часто прибегать к нему нельзя, но иногда чем проще, тем лучше. Страшнее невыученного Баха может быть только болезнь единственного ребенка. Мама тут же распрямилась в кресле пружиной:

      – Ты что-то, и правда, красненькая какая-то. Давай-ка давление померим?

      Тонометр лежит у нас в верхнем ящике стеллажа, чтобы достать его, маме пришлось встать на цыпочки, рост у неё всего сто пятьдесят восемь сантиметров. Я уже переросла её на целый вершок. Шёлковые рукава пижамы красиво вспорхнули с маминых рук, поползли вниз…

      Чёрт. Руки!! Я вдруг вспомнила, что у меня с ними. Если я сейчас покажу маме свои запястья, мало мне не покажется.

      – Пуся, чего ты так смотришь? Рукав закатай.

      Я непроизвольно вцепилась в манжеты кофты. У меня секунда, чтобы придумать удобоваримую причину, почему мне вдруг расхотелось мерить давление. Мама