Его запах после дождя. Седрик Сапен-Дефур

о смерти. Поверьте, впереди у вас немало времени, еще успеете о ней подумать.

      Мы подъехали к Мон-Ревар, огромному плато на той же высоте, что и Экс-ле-Бен. Редко, когда в это время на нем так много снега. Дул ветер.

      В самом деле, можно подумать, что уже наступила зима.

      VI

      Сколько же народу высыпало на первый снег! Хочется его потрогать, в нем поваляться, по нему покататься. Первый снег притягивает, как магнит, – всегда! – потому что всем известно: сегодня он есть, а завтра поминай как звали. На горнолыжных курортах срочно заработали ресторанчики, кое-где и пункты проката лыж тоже, в воздухе пахнет лыжной мазью и жареной картошкой. Убак тоже полон нетерпения, он ерзает на сиденье, неужели догадался, что это белое вещество, готовое осуществить все, что придет в голову, станет нашим верным компаньоном?

      Ему хочется спрыгнуть с сиденья, и я считаю, что он вполне на это способен – готовность к риску приходит к собакам вообще-то позже, приходит или в программе вообще такового не предусмотрено. Я ставлю Убака на землю. Он спокойненько шагает по снегу – не замер, не застыл: кто-то из его бернских предков шепнул ему, что это не та штуковина, которой стоит бояться. Ну что же, началась наша с ним жизнь, и я наблюдаю, как он себя поведет. Он уткнулся в землю. Ладно, думаю я и совсем не боюсь, что он убежит. Убак бежит и останавливается при самой малой малости. От изумления, недоумения, удовольствия чего-то ждать. Жук в снегу, детский вскрик, тень от облака. Смотреть на него – сплошное удовольствие. Он с радостью погружается в то мгновение, каким наделяет его жизнь, он весь в нем, весь в настоящем, и больше ничего для него не существует, но при малейшей оказии он так же охотно покидает это настоящее, и его собственная жизнь уже течет совсем не так, как обещало предыдущее мгновение. От полноты одной минуты к полноте другой – так течет жизнь собаки, в ней нет места для расчета, а есть просто неистощимая радость существовать. И в этой радости суть жизни с собакой – ты вспоминаешь, что в часе – шестьдесят минут, что каждая из них что-то значит, и ты можешь переноситься от одной к другой, открывшись неожиданности и неизвестности, двум неисчерпаемым источникам надежды.

      Но, очевидно, что-то все же встревожило Убака, потому что он больше не отлипал от моих башмаков. На протяжении нескольких метров он отважно тонул в рыхлом снегу, но потом понял, что идти по следам от моих ботинок гораздо сподручнее, и теперь он шел за мной следом. Как собака, сказал бы какой-нибудь дурень. Еще утром у него были сестры, братья, была мама, успокаивающий запах земли – потом хоп! – и у него нет никого на свете, кроме меня. Без меня он здесь умрет от холода, голода и полной растерянности. И вот возникает чувство, и оно до невозможности лестное, что ты защитник и покровитель этого птенца, но кроме этого, ты совершил поступок, за который тебе стыдно: ты утащил птенца из гнезда. Все сгладится,